Агрессивное доминантное поведение явно не приносило Тернеру желаемых результатов. В сентябре того же года он придумал новую остроумную стратегию: любой дурак может участвовать в стандартной дарвинистской игре, захватывая рынок и накапливая ресурсы. Отдав ООН миллиард долларов, Тернер заявлял о себе как о человеке, сделавшем самый крупный единовременный благотворительный взнос в истории. Кроме того, это, конечно, был акт протосоциального доминирования – попытка повысить свой статус, столь же очевидная, как битье в грудь соперничающих доминантных горилл или филантропическая трель арабской говорушки. Чтобы никто не принял его поступок за простую благотворительность, Тернер приправил объявление о своем даре колкостями в адрес менее щедрых миллиардеров: «Многие люди купаются в деньгах и не знают, что с ними делать. Нет смысла зарабатывать деньги, если вы не знаете, как ими распорядиться». Как это ни странно, он назвал имя Билла Гейтса из Microsoft, а не Мердока. Благотворительность Мердока до сих пор имела ограниченный характер и состояла главным образом в поддержке Института Катона и других консервативных проектов, которые не были дороги сердцу Тернера. Пусть лучше купается в своих миллиардах.
Критика Тернера задела за живое многих плутократов.
Впоследствии Гейтс пожертвовал один миллиард долларов для выплаты стипендии студентам из числа представителей национальных меньшинств. Объявление об этом было рассчитано по времени так, чтобы, по словам представителя Гейтса, «дать возможность ученикам средних школ претендовать на стипендию в будущем году». Но сделанное в сентябре 1998 года заявление намекало на другую дату: оставалось всего два дня до первой годовщины дара Тернера. Несколько месяцев спустя Гейтс и его супруга Мелинда объявили о новых пожертвованиях сначала в сумме 3,35 миллиарда, а затем еще 5 миллиардов долларов и продолжали, пока не создали крупнейший благотворительный фонд в мире, но и на этом не собираются останавливаться.
Журнал Slate в статье Роберта Райта сравнил «соревновательную щедрость» босса с потлачами индейцев тихоокеанского побережья, когда-то живших на территории современного Сиэтла. Идея потлача заключалась в проявлении огромной щедрости, которая должна была вселить благоговейный страх в души друзей и заткнуть рты соперникам. Или, как сказали антропологи Тимоти Эрли и Аллен Джонсон: «„Большой человек“ и его приверженцы стремятся раздавить имя другой группы, погребя его под грудой даров». Можно было просто слышать, как племя Slate распевает на манер индейцев племени квакиутл: «Наш вождь нагоняет стыд на лица. / Наш вождь нагоняет зависть на лица. / Своими деяниями в этом мире наш вождь заставляет людей закрывать лица, / Устраивая вновь и вновь пиры для всех племен». На это вождь отвечает: «Я – единственное большое дерево, я – вождь! / Я – единственное большое дерево, я – вождь! / Вы зависите от меня, племена».
Но если Тернера раздавили этой мощью, то стал ли его миллиардный подарок проявлением доминантного положения? Укрепил он таким образом свою позицию или ослабил ее?