До и после заката

Что-то неуловимо манящее было в Коршуновой. Она вряд ли могла считаться красавицей: тонкие черты лица, собранные в пучок кудрявые волосы. Но – стройная девичья фигурка, цепкие серые глазки. Этакая молодая Барбара Стрейзанд, готовящаяся к балу в Царскосельском лицее. А самое главное – живая, остроумная и остроносая. Не глупая куколка с накачанными губами. Короче, мне она нравилась, я ей тоже. Надо бы развивать отношения.

Но не получилось. В декабре я ненароком заработал гайморит и меня на две недели упекли в ЛОР-отделение. Что я там делал, я не знаю до сих пор, видимо, заведующему отделением Хасимову было выгодно меня держать в палате люкс за 500 рублей в сутки. Люкс, называется, – ни телевизора, ни радио нет, кофе с круассанами в постель не подают. А одну пункцию и один укол в день я бы мог делать и без госпитализации. Везде один развод, в медицине – в первую очередь.

В больнице мне было совсем грустно и одиноко. Рабочий процесс я контролировал по телефону, но им было не до меня. Все готовились к встрече нового года, какая тут работа.

Танечка периодически созванивалась со мной, но в больнице меня так и не навестила. А я так ждал и надеялся. Разочаровала.

30 декабря я вернулся домой с чистым носом и промытыми мозгами. Коршуновой я так больше и не позвонил, ограничился поздравительной смс-кой в честь праздника. Для женщины такое текстовое сообщение хуже цветов из полистирола, уж лучше вообще никак.

Всё начиналось с Бриджит

Что же у меня так всё тяжело с личной жизнью? Не под той звездой родился, наверно.Как-то изначально у меня с любовью не заладилось. Всю жизнь, как на санках по асфальту.

Я слишком долго взрослел. До двадцати лет мысли о собственной семье у меня не возникало в принципе. Жил Олег Юрич в каком-то своём иллюзорном розовом мирке: записывал кассетки, катался на велике, любил общаться с друзьями. О, в то кефирное время у меня дня не было, чтобы у меня не сидел кто-то в гостях, входная дверь не закрывалась. Мы мило трепались, слушали музыку, кушали вкусняшки от моей хлебосольной мамы. С желанием у меня было всё в порядке, начались страдания по девочкам. Но моя природная скромность перечёркивало все позывы либидо. Я по полгода созревал, чтобы подойти к предмету своего вожделения, а когда это всё же случалось, было уже поздно – девушки оказались занятыми более расторопными противниками. Вздыхал, разводил руками и шёл по жизни дальше.

В 21 год у одной своей подружки познакомился с девушкой Оксаной Столяровой. Зацепила крепко. Высокая, длинноногая, с красивыми карими глазами, обрамлёнными пушистыми ресницами. Хе, нынешним инстадивам с наклеенным на глаза реквизитом, такие реснички даже и не снились. Это сейчас все красавицы с привкусом пластмассы, а Оксана была вся из себя натуральная. Но у неё, естественно, был парень.

Я бы, наверно, повздыхал по этой красотке и поместил в свой печальный архив, но тут всё произошло иначе. Оксана, пусть ей тогда было всего 16 лет, всё в этой жизни решала сама и, если ей кто-то понравился, брала быка за рога. Я её тоже чем-то зацепил. А что – я тогда был холёный мальчик с густыми кудрявыми волосами и томными, с поволокой, глазами. Полноват, конечно, но это кому как, каждый человек в этом мире на любителя. А уж как я умел тогда обрушивать на понравившуюся персону весь свой дар остроумия и красноречия – не каждая устоит под этой лавиной восторженного словоблудия.

Вот и Оксана не устояла и, узнав у подруги мой адрес, пришла ко мне домой самолично. Вот это был сюрприз, да здравствуют смелые женщины! Прежний молодой человек был отправлен ею в отставку, а у нас началась прекрасная, подростковая любовь и даже больше.

Отношения со Столяровой были сродни сидением на вулкане: жарко, но если рванёт, то мало не покажется. Девушка росла в сложной, маргинальной семье. Мама, дедушка и отчим беспробудно пили, она с младшей сестрёнкой пыталась как-то в этом мире выжить.

В 1995 году богатством народ не был обременён, но настоящую бедность я увидел тогда в квартире Столяровых: в этих обшарпанных стенах витал прогорклый дух плесени. Запах нужды и безысходности. Единственное, что эти алкоголики не решались продать, было советское рыжее пианино «Сюита», – оно стояло в практически пустой гостиной, освещаемой висящей под потолком сорокаваттной лампочкой. Над пианино висел портрет «Незнакомки» в раме, покрытой толстым слоем пыли. Родители девушки хранили в нём водку. Когда Оксана садилась за инструмент и начинала исполнять вальс «Амурские волны», на моих глазах выступали слёзы.

Я был полон решимости вытащить девчонку из этой грязной пещеры, но в наши отношения вмешались обстоятельства.

Оксана и сама мне говорила:

– Я тебе не ровня! Ищи себе девушку под стать!

Вместо утешения я зацеловывал девушку в пухлые, как у молодой Бриджит Бардо, губы. Моим родителям Оксана нравилась, а вот две моих бабушки не были рады подобного мезальянсу, они хотели внуку лучшей партии.

– Э, Олег, не вздумай встречаться с этой девкой! – вторил бабушкам родной мамин брат дядя Ильдус. – Ты знаешь, что её отчим – Кузьмин?