До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

— Около “Эталона” он меня ссадил, дальше шла пешком. Ноги заплетаются, а я иду... Все болото грязи было оцеплено поднятыми по тревоге солдатами и милиционерами в два или три ряда. Я ору: “Там папа!” Не пускают. Поплелась обратно. Помню, мчится мимо грузовик, кузов забит мебелью. Дверца шкафа открыта, хлопает, с внутренней стороны зеркало, и в нем отражается вся улица. Потом вертолет пролетел, смотрю — с него лестница спущена, а на ней прицепился ма-ахонький человечек, черненькая такая букашка. Я подумала: “Хоть бы моего папу так вытащили!” Но он задержался на фабрике, а я не знала. Домой пришла уже днем, а там — папа. Живой. Что тут со мной было! Господи, что было...

— А грязь раскапывали? — спросила Света, когда учительница вновь замолчала.

— Раскапывали. Наши потом сообщили: погибло десять человек. Те, кто слушал “Голос”, говорили, что погибло десять тысяч. Но в таких случаях всегда надо брать среднее, — Ольга Васильевна выразительно посмотрела на девушку, и она прекрасно поняла значение этого взгляда: ни учительница, ни ее знакомые — никто не слушает вражеские радиостанции, и вообще Ольга Васильевна ничего ей только что не говорила. — Погибло сотни две-три, не больше. Только никто никогда их не пересчитывал.

— А кого все-таки откопали? — настаивала Света.

— Депо трамвайное раскапывали, рядом с депо трамвай с пассажирами занесло. Кассира какого-то с большими деньгами накрыло. Двух девушек в телефонной будке нашли...

Не вытерпевшая при упоминании о последних, Света с надеждой спросила:

— А Юру... Юру Петриченко тоже нашли? Он там был, чуть выше по склону. Ему деревом ноги придавило, но он вырвался... — однако учительница так взглянула на девушку, то она тут же замолчала.

— Откуда я знаю, как их всех звали! Достаточно народу погибло, и все. Еще ведь внизу у “Спартака” больница была и домов сколько, и на улицах. Говорят, горку подмыло, и корпус “Павловки” обвалился, детсад снесло.

“Значит, все это правда! Все точно так и было”, — подумала Света, услышав последние слова.

— А ты говоришь, Юра Петриченко. Кто ж его знает! Кроме того, как раскапывали? Идет сапер с миноискателем, где услышит звонок, там и копают. А остальное, говорят, бульдозерами заровняли, когда Бабий Яр засыпали.

Девушка удивленно посмотрела на учительницу.

— Что ты на меня уставилась! — непонятно почему рассердилась Ольга Васильевна, но тут же одумалась и тихо сказала: — Прости, погорячилась. Неприятно все это... Да, засыпали! Не замыли, так засыпали. Нет там ничего, поедь и посмотри. Деревья, то есть, выросли, и стоит то ли дикий парк, то ли хилый лесок посреди Киева. Так что никто бы твоего Юру и искать не стал. Даже при желании. Не было его. И вообще ничего не было!

Света не понимала Ольгу Васильевну. Как то есть не было?! Она ж сама говорила...

— Так нельзя, Ольга Васильевна! Надо предупредить людей.

Учительница улыбнулась ей, но сказала вполне серьезно:

— Ты пойми меня правильно, девочка. Не лезь куда не следует. Не суйся. Не падай в обморок...

— А Доводов! — воскликнула моментально оживившаяся Света. И вновь лицо Ольги Васильевны омрачилось.

— Что Доводов? Ну, нос ему на памятнике несколько раз отбили, так теперь милиционер караулит. Но разве ж он один был! Один решал, где строить?

— Вот именно, не один! — запальчиво выкрикнула Света. — А если так, остались другие. И они готовят новую беду!

— Какую? — учительница смотрела на девушку как-то удивленно и в то же время с сожалением. Но что Света могла сказать, если сама задавалась этим же вопросом!..

— Шестьдесят один плюс двадцать... — прошептала она. — В восемьдесят первом что-то случится, Ольга Васильевна. Так Миша сказал...

— А именно?..

— Случится, и все, — не сдавалась Света. Учительница всплеснула руками и отчеканила:

— Тебе что, на Короленко пятнадцать захотелось?

— А что там? — не поняла Света.

— КГБ.

Девушка задрожала.

— Ты какого года рождения?

— Шестьдесят четвертого.

— Значит, это произошло за три года до твоего появления на свет. Прекрасно, — Ольга Васильевна заговорила назидательно: — Какое тебе вообще до этого дело? И куда ты суешься, дурочка! Понимаешь, чем это пахнет? Мне сказала, и ладно. Другим не советую. Везде есть глаза и уши. Ты... ты хоть понимаешь? Евтушенко шельмовали, Кузнецова выслали, а она о Бабьем Яре! Глупая ты, хоть так говорить непедагогично. Опомнись, очнись — и забудь. Ты еврейка?

— Н-нет, — Света испуганно отшатнулась, но тут же спросила: — А почему еврейка? Там что, других не стреляли?

Ольга Васильевна закусила губу.

— Стреляли. И свой лагерь там был, и из Дарницы гоняли, и Днепровскую флотилию покосили. (“И Чубика”, — подумала Света.) Мы же про это рассказ проходили, помнишь? (“Как не помнить, Ольга Васильевна!”) А гражданских сколько! Просто они громче всех кричат. Но они едут в свой Израиль, им можно. (Света вспомнила надпись на домике.) А ты тут останешься.

— Но... — попыталась возразить Света.