До края земли

На первом был запечатлен вид разбивающейся волны сбоку. Голубовато-зеленые оттенки постепенно сменялись кремовой пеной. Если сильно не придираться освещение нормальное. Изображение сделало все ясным с первого взгляда.

Картина, запечатленная на этом технически безупречном слайде, была, впрочем, довольно поверхностной. Про такие картинки обычно говорят: “Прелест-но!”.

На втором слайде Джейсон строил зубчатый замок из песка. Он улыбался, его щеки и губы разрумянились, голубые глаза светились, а рыжие волосы разметал ветер. Джейсон, милый и прелестный, казался идеальным ребенком.

Этот слайд, также безупречный с технической точки зрения, с прекрасным светом, фокусом и композицией, однако, не приковывал к себе внимания. Взглянув на него раз, не хотелось возвращаться. Картине недоставало сложности.

Другой снимок Джейсона нравился Кэт гораздо больше. На этом снимке мальчик стоял у кромки моря, держа перед собой сложенные лодочкой ладошки, и наблюдал, как вода сквозь пальцы стекает в море. Вид у него был сосредоточенный. Боковое освещение подчеркивало круглые щечки, в глазах светился незаурядный ум. На этом кадре Кэт запечатлела момент, предвещающий превращение ребенка в мужчину.

Этот снимок приковывал взгляд, его стоило внимательно рассмотреть, но он не был “прелест-ным”.

Кэт перешла к пяти снимкам, случайно взятым ею из тех, что отверг Эшкрофт. На первом слайде крупным планом была запечатлена ракушка, лежащая на гладком, отутюженном волнами песке и освещаемая заходящим солнцем. Тонкая ниточка морской пены блестела на снимке неровной извилистой диагональю. Она проходила по сырому песку над ракушкой, как прозрачный отблеск откатившейся волны. Спиральное тело старой и невзрачной раковины носило следы непрестанного воздействия волн и приобрело матовый молочный цвет вместо былого блестящего радужного.

Чистота линии пены и красок, чувственность в контрасте поверхностей, ощущение времени, завершенность и умиротворенность взволновали Кэт. Этот снимок тоже не был “прелест-ным”. Такая раковина никогда не закончит свой путь в туристическом магазине среди ярких пластмассовых рыбок и пляжных принадлежностей.

На третьем слайде Кэт запечатлела момент, когда на скалу обрушивается волна. Этот снимок она сделала перед закатом, на фоне расплавленного неба, и специально недодержала. Поэтому волна и брызги приобрели цвет жидкого золота, а скала вырастала из моря черным драконом. На этом снимке таинственность и сила, огонь и мрак, темнота и свет подчеркивали и дополняли друг друга.

Нет, и это совсем не “прелест-но”.

Из-за этой картины Кэт чуть не лишилась фотооборудования. И конечно, лишилась бы всего, если бы высокий незнакомец не снял ее со спины дракона и не отнес на берег.

“Трэвис, – горько подумала она. – Всегда Трэвис – я не могу вздохнуть, чтобы не вспомнить о нем, и куда бы ни посмотрела, повсюду он. Все напоминает о нем”.

Она обернулась к Эшкрофту, похожему сейчас на снятое молоко.

– Думаю, я догадалась, почему тебе не понравились слайды, но хотелось бы услышать это от тебя. Тогда исключится возможность ошибки.

Эшкрофт пожал плечами.

– Не знаю, как объяснить это, крошка. Твои картины такие же холодные и пустые, как и ты сама.

* * *

Кэт стояла у стола, освещенная снизу. Она неподвижно смотрела на отвергнутые Эшкрофтом слайды, разложенные колонками на столе с подсветкой. От долгого напряжения в глазах у нее замелькали тени.

Крошечные цветные квадратики блестели, как драгоценные камни… голубые и зеленые, черные как смоль и кремовые.

Она уже не находила в своих слайдах ни привлекательности, ни красоты.

“Твои картины такие же холодные и пустые, как и ты сама”.

Теперь не приходилось гадать, почему Трэвис ушел в море, оставив ее одну. Очевидно, она неспособна доставить ему такое удовольствие, которое он подарил ей.

Холодная и пустая.

Жар страсти не распространялся за пределы ее тела. Холодная.

Золотая тень умиротворяющего наслаждения сверкала только в ее мечтах и душе. Пустая.

Кэт сжала кулаки, стараясь не заплакать от сознания собственной никчемности. Она даже не почувствовала, как ее ногти впились в ладони. Женщина не испытывала ничего, кроме горького понимания своей пустоты.

Но что-то подсказало ей, что она не одна в комнате. Кэт уловила за спиной чье-то осторожное дыхание.

“Будь ты проклят, Эшкрофт, – с ненавистью подумала она. – Что еще ты мне можешь сказать?”

Несмотря на раздражение, Кэт попыталась угадать, зачем вернулся поэт. Перед уходом он согласился, чтобы Кэт попытала счастья еще раз. Если Эшкрофт вернулся, значит, изменил свое решение. Боже, а ведь ей позарез нужны его деньги!

Тихо вздохнув, она повернулась и увидела Трэвиса, одетого во все черное, как и она сама. Он почти сливался с тускло освещенной комнатой.

– Трэвис!