До новой встречи

Вадим угрюмо осматривал помещение. Здание, в котором разместилось сто двенадцатое ремесленное училище, было старинной постройки. В вестибюле дубовые панели, прореженные инкрустациями из белого мрамора, доходили до самого купола. Позолоченную люстру держала якорная цепь. Вадим насчитал на трех ободках сорок восемь лампочек, горели же только две. На второй и третий этажи вела широкая деревянная лестница, кромки ее ступеней, окованные истершимся железом, блестели. Не задумываясь, не жалея, Вадим подарил бы дежурному перочинный ножик в перламутровой оправе — целое богатство для подростка: пять лезвий, вилка, консервный нож, штопор, набор инструментов для чистки ногтей. Сказочный подарок! И за что? Лишь бы дежурный нашел какую-нибудь серьезную погрешность в документах. В сознании мальчика теплилась еще одна надежда: время позднее, может, никого из начальства училища не окажется на месте, тогда командировка на ученье отложится на полгода, не меньше. Камчатов ждать не может, каждая минута у него расписана. Гвардейский танковый полк направлялся на новый участок фронта. Камчатов не оставит сына полка, если не убедится, что он сдан в надежные руки.

Напрасная надежда! Дежурный вернул документы, замкнул парадную и спрятал ключ в шинель. Втроем они поднялись на третий этаж и еще выше — по винтовой лестнице — в мансарду. У двери, обитой войлоком, дежурный остановился, постучал и доложил:

— Николай Федорович! К вам двое из гвардейского танкового полка.

Комната директора училища представляла собой обычное во фронтовом городе жилье руководителя завода или учебного заведения. У окна, закрытого синей шторой, стоял стол, на нем пачки книг, перевязанные изоляционной лентой. Слева от двери была раскинута походная брезентовая кровать, а посередине комнаты стояла чугунная печурка-времянка с перекидной трубой. Пламя, выбивавшееся сквозь дверцу, полосами освещало небольшую часть комнаты. Навстречу гостям с кресла поднялся невысокий, широкий в плечах человек.

Вспыхнула небольшая лампа. Привычным жестом директор распрямил складки на гимнастерке из плотного сукна, поправил орденскую колодку, гвардейский знак. Теперь можно было рассмотреть его моложавое лицо и глубокий шрам, наискось прорезавший весь лоб. Голова же была совсем седая.

— Рудов — директор училища. Раздевайтесь, здесь тепло.

— Я ненадолго. — Отстегнув на полушубке крючок, Камчатов крепко, по-солдатски пожал руку директора и, грузно опираясь на спинку стуча, назвал себя.

— Известная на Ленинградском фронте фамилия, — сказал директор, пододвигая стул гостю, — прошу. Располагайтесь по-домашнему, у нас в училище гвардейский обычай: выпьем чайку и о делах поговорим. Механические мастерские не те, что были до войны. Еще в первом военном сентябре пикирующие бомбардировщики разбомбили старый корпус. Трудновато, но управляемся, военным не отказываем. Фронтовики к нам часто наведываются. Поднатужимся, постараемся и вам помочь.

Вынув из тумбочки электрический чайник, он налил из ведра воды и начал торопливо распутывать шнур.

— На обратном пути из Берлина забегу побаловаться чайком, — сказал Камчатов, улыбаясь. — А сейчас, простите, не могу. Я к вам по делу и весьма неотложному, — просьба всего нашего полка.

— Не беспокойтесь, сложные операции — чистовую проточку карданных валов, нарезку шестерен — выполняют выпускники. Не было еще случая порчи. Любят ребята фронтовые заказы.

Вадим неприязненно поглядывал на директора. Тяжелое для него объяснение приблизилось.

— Танки у нас в порядке. Хотим определить к вам в училище воспитанника полка. — Камчатов положил руку на плечо мальчика. — К сожалению, рано пришлось ему понюхать пороху. Годы идут, пора ему не воевать, а изучить ремесло, к токарному делу он имеет пристрастие.

Заметив, что директор недоверчиво смотрит на перевязанную руку Вадима, Камчатов поспешил рассеять сомнение:

— Рана пустяшная, недели через три повязку можно снять. В медсанбате мы не хотели его оставить: выпишут, опять к какой-нибудь воинской части прибьется. Солдатское сердце доброе, тоскует оно по детишкам. Плохо, если Вадим рано станет взрослым, да и боюсь, что избалуется.

Николай Федорович Рудов, сам участник трех войн, понимал: нельзя отказать в просьбе танкистам. Да и как сказать полковнику, что прием прекращен до осени? Конечно, дело не в приеме, паренька учить надо. Но директора страшило, что этот подросток в солдатской шинели с явной неохотой покидает свой полк. Посматривая на Вадима, он думал: такой не будет учиться, сбежит. Вопрос только времени — через день, неделю, месяц. И будет он, директор, в ответе перед танкистами. А принимать в ремесленное воспитанника полка все же надо.

— Хочешь учиться на токаря?

Вадим молчал. К чему эти вопросы? Ответь, что не согласен, ничего не изменится!

— Токарей-универсалов готовим, — повторил Николай Федорович. — Ну, что же ты молчишь?

— Приказано учиться, — уклончиво ответил Вадим. Николай Федорович кивнул головой, дело обстояло не так уж плохо. Перед ним стоял паренек честный, прямой. Открыто он выражал свое нежелание уходить из полка!