До последнего солдата

– Где переправа, казаки? – возник прямо перед радиатором рослый, плечистый детина в изорванной плащ-палатке.

Следом за ним по склону сбегало еще четверо таких же рослых, словно подобранных для дворцовой гвардии, бойцов.

– Туда дальше, – ответил шофер.

– Так какого ж ты?! Назад, к переправе! На машину, казаки!

– Не прыться, служба. Тут со мной капитан. А хлопцы ждут патронов.

– Жаль, что капитан, а не господь бог! – огрызнулся какой-то приземистый паренек. – Но у нас тут свой офицер. Вон, у леска, немцы! Танкетками переутюжат!

Офицером оказался тот рослый, в изорванной плащ-палатке, «казак», который прибился к машине первым. Оббежав передок машины, он рванул на себя дверцу, за которой сидел Беркут, но, натолкнувшись на холодное спокойствие сидящего там человека, осекся. Андрей – еще выше его ростом, широкоплечий, уверенный в себе, вышел из кабины, вежливо отвернул рукой часть изорванной плащ-палатки, чтобы взглянуть на погон, и небрежно отбив кистью ствол нацеленного на него автомата, совершенно невозмутимо приказал:

– В кузов, лейтенант. Вместе со своими казаками. Вздумаешь паниковать – пристрелю здесь же, на обочине, – добавил уже почти шепотом, и нежно, по-отцовски поправил ворот его шинели. – Понял меня?..

– Понял, товарищ капитан, – встревоженно подтянулся лейтенант.

– Божественно. Зовут тебя как? – еще спокойнее поинтересовался Беркут, стараясь выбить из лейтенанта остатки его панического настроения.

– Лейтенант Глодов.

– Божественно, лейтенант. Перед вами – капитан Беркут. Командуйте своими бойцами, командуйте, лейтенант Глодов.

– Вот так, не спеша, и воюем, – мрачно заметил водитель, когда группа по главе с лейтенантом погрузилась в машину и он, увидев мчавшуюся со стороны леса то ли танкетку, то ли самоходку, причем непонятно чью, на всякий случай свернул со склона на дорогу у речки, которую припас именно для этого рассвета. – Сначала они нас гоняли, потом мы их, теперь снова они нас. Так всю войну и бегаем туда-сюда, землю топчем, руль-баранка им в руки.

4

…Когда после лжерасстрела Крамарчука проводили мимо Штубера, тот подал знак, и полицай приказал сержанту остановиться.

– Сам Беркут что, уже за линией фронта? – спокойно, словно у старого друга-однополчанина, поинтересовался гауптштурмфюрер.

– Еще три дня назад переброшен туда, эсэс, – проговорил Крамарчук с закрытыми глазами, слегка покачиваясь при этом на носках. Лицо избитое; пышная, черная, без единой седины – что поразило Штубера – шевелюра источала густую кровь, остывающую в глубоких лобных морщинах. – При встрече велел кланяться.

– Одно время я считал, что его новое появление в этих краях – легенда. Думал, что это ты выдаешь себя за капитана Беркута. Но со временем… Кстати, почему ты назвал себя его кличкой?

– Так ведь это ваши полицаи признали во мне Беркута. Я всего лишь подтвердил. Чтобы не разочаровывать. Пусть потешатся. Снова распишут на всех столбах, что Беркут расстрелян.

– Вот такой вот замысел? – удивленно повел подбородком Штубер. – Оригинально. Это действительно правда, что Беркут получил чин капитана? Слух такой пошел.

– Почему слух? Сама святая правда. Десантники из Москвы приказ привезли. Звание, вместе с орденом Красной Звезды. Считаете, что не заслуживает?

– Если бы Москве потребовались мои рекомендации, Беркут получил бы их, – без тени иронии произнес барон.

– Так при случае и передам капитану Беркуту, что рекомендовали бы. Или, может, прикажете передать еще что-либо?

– Его действительно перебросили на советскую сторону?

– Какой мне резон врать? Переправили, конечно.

– Неужели самолет прислали специально для того, чтобы вывезти капитана Беркута?

– Теперь это уже никакая ни тайна. За ним действительно прислали самолет. Охраняя этот самолет во время его вынужденной посадки, – потому что его подбили зенитчики, – я и попал в руки вашим костоправам.

– Теперь это уже действительно никакая не тайна, – охотно поддержал его Штубер.

– Тем более что Беркута вы уже давным-давно «расстреляли», – насмешливо напомнил ему сержант Крамарчук.

– Ну что вы хотите? Полицаи, – презрительно объяснил фон Штубер. – Чего только не накрутят! Особенно если местное гестапо не проконтролирует.

Допрос все еще происходил в огражденном высокой кирпичной стеной дворе полицейского управления, куда Крамарчука вывели якобы для расстрела, и он все еще стоял без сапог, в мокрых, полуразмотавшихся портянках. Впрочем, это даже трудно было назвать допросом, настолько спокойно и ненавязчиво задавал свои вопросы Штубер, и настолько они казались теперь сержанту отвлеченными, ни к чему его не обязывающими.

– Вот аккурат принес, как вы приказали, – появился с сапогами в руках полицейский.

– Это не мне, а сержанту Крамарчуку, – с ухмылкой напомнил ему барон.

Полицейский – рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.

– Подними, – вдруг жестко приказал ему Штубер.

– Это аккурат его сапоги, пусть обувается, – не понял его полицай.