До последнего удара сердца

– Что это за рыцарь печального образа караулит тебя у ворот? Да еще и с цветами! Как трогательно! – пренебрежительно взглянув сперва на ярко-алый букет, а потом на наливающегося пурпуром Платона, произнес Логунов. – Ну, что ж, очень мило, а теперь думаю, что вам пора. Или вам еще что-то от нас угодно, любезнейший? – Прозвучало это несколько оскорбительно, так, словно вальяжный, богатый барин обращался к мелкому лавочнику или к посыльному.

Женя подумала, что рыхлый, интеллигентный, нерешительный Платон сейчас оскорбится, гордо развернется на сто восемьдесят градусов и отбудет восвояси на веки вечные. Ей даже стало неудобно за Логунова и отчего-то жаль милого, несуразного Платона, попавшего в такую дурацкую ситуацию. А потому, пока Платон пытался осмыслить нанесенное ему оскорбление, она сбросила со своего плеча руку Логунова и подчеркнуто ласковым, добрым голосом произнесла:

– Извините его, Платон. Цветы действительно милые. Спасибо большое, мне очень приятно. – Но подобное человеческое участие не нашло одобрения у Логунова.

Снова выступив вперед, он по-хозяйски забрал у Жени букет и, улыбнувшись ей нежной, полной теплоты улыбкой, проговорил, словно журя за шалости:

– Дорогая, я думаю, будет неудобно принять этот букет от малознакомого человека. Но не расстраивайся, завтра же я завалю тебя цветами. Что ты пожелаешь? Розы, лилии, орхидеи, а может, фиалки? – ворковал он, снова сгребая девушку в охапку и небрежно протягивая цветы Платону, даже не глядя на него.

– Александр! – воскликнула Женя, возмущенная столь очевидной попыткой манипулировать ею. – Я сама в состоянии решить, от кого мне принимать цветы, а от кого нет.

– Но, дорогая… – попробовал улестить ее Логунов, как вдруг совершенно неожиданно очнулся Платон, и не просто очнулся, а словно вынырнул из летаргического сна.

– Послушайте, вы! – бросил он Логунову громким, резким, не свойственным ему до сих пор рокочущим басом. – Извольте оставить даму в покое, она сама в состоянии решить, что ей делать, и не нуждается в вашей назойливой опеке!

Жене захотелось потрясти головой. Мало того, что Платон вдруг проявил неожиданную твердость и решительность, так еще страннее было то, что оба ее кавалера, не сговариваясь, вдруг принялись изъясняться каким-то старомодным, возвышенным штилем. Того и гляди, кинут друг другу в лицо по перчатке и предложат прислать секундантов!

Но по перчатке они не кинули. А взглянув пристально, с откровенной, неприкрытой ненавистью друг другу в глаза, кинулись друг на друга.

– Стойте! – запоздало очнулась Женя. – Прекратите сейчас же! Вы что, с ума сошли?

Она молотила кулаками по спинам сцепившихся мужчин. Платон высокий, неповоротливый с виду, обхватил противника и сжал, как медведь, в мощных объятиях. Логунов, более гибкий и ловкий, норовил вывернуться и безостановочно наносил Платону короткие и, кажется, не особо ощутимые удары под дых.

Женя прыгала вокруг них, не зная, что делать. Противники пыхтели, кряхтели, но расцепляться не собирались.

Наконец девушке в голову пришла светлая, шальная мысль. Она засунула букет под мышку, взяла в рот два пальца и громко, озорно свистнула, а потом завопила пронзительно, по-мальчишески:

– Шухер! Полиция!

Оба дерущихся отскочили друг от друга в то же мгновение, дико озираясь по сторонам.

– Мерси! – поджав губы, поблагодарила Женя, а потом, закинув на плечо пашмину, как королева мантию, с по-прежнему зажатым под мышкой букетом, не глядя на драчунов, распахнула кованую калитку ворот и скрылась в темноте двора, не удостоив более оставшихся стоять на тротуаре мужчин ни единым взглядом.

– Петухи Суматранские! – фыркнула она презрительно, распахивая дверь подъезда.

Женя вошла в свою квартиру, пребывая в каком-то удивительном умиротворении. Ее совершенно не волновали двое оставшихся на улице мужчин. Она скинула туфли и, вынув из-под мышки букет, прошла в комнату, мимоходом отметив несколько крошечных зацепок на тонком шелке платья, оставленных толстыми розовыми шипами.

Комната постепенно превращалась в оранжерею. В единственной приличной вазе возвышался пышный, но уже увядающий букет, подаренный Логуновым, в двух трехлитровых банках из-под соленых огурцов стояли букеты Скрябина и Суровцева. Если завтра кто-нибудь решит подарить еще один букет, ставить его придется в ведро для мытья пола.

Может, купить завтра вазу? Лучше две, размышляла Женя, снимая с антресолей последнюю пустую трехлитровую банку. Мысли ее текли на удивление спокойно, никакого волнения, связанного с недавней сценой или провалившимся свиданием с Логуновым, она отчего-то не испытывала. Скорее некое самодовольство и глубочайшее моральное удовлетворение.

«Но каков оказался Платон? Как он бойко Логунова отбрил! – расставляя в банке цветы, вспоминала Женя. – Кем он там работает? – Она постаралась вспомнить и не смогла, а ведь ей говорили. – Но точно начальником. Тогда вполне логично предположить, что он умеет построить подчиненных. Не понятно только, почему у него в обыденной жизни такой вялый, скучный вид?»