До последнего вздоха

Ты купила мне этого медведя, когда мы переехали сюда. Только ты и я, и этот дом на Сансет-стрит. У него была густая золотисто-коричневая шерстка и пара сверкающих темных глаз. Ты купила его, когда мы проезжали Балтимор. Ты тогда сказала, что он самый мягкий и пушистый и что его хочется постоянно обнимать, как и твою маленькую девочку. Я помню, что пищала от восторга, когда ты мне его подарила. Я сидела в своем детском сиденье, а мишка служил мне подушкой во время нашего долгого пути к новому дому. Окна машины были открыты, сквозь них лился солнечный свет и воздух.

Солнечный свет рассеивается вместе с воспоминанием, и я делаю вдох.

Сейчас у медведя свалявшаяся шерсть. Он расходится по швам. Выглядит старым и потрепанным. Раньше мне приходилось подолгу крепко прижимать его к себе, чтобы успокоиться. А теперь от него почти ничего не осталось.

Я отхожу от кровати и сжимаю кулаки. Я не хочу тебя прощать. Из-за тебя мы продолжали оставаться здесь. Ты впустила его. И мне наплевать, что ты горько плачешь. Ты опоздала.

Ты опоздала на несколько лет. Но, несмотря на это, именно ты – не я – до сих пор дышишь. В моей голове что-то назойливо шевелится: «Ты слишком боялась уйти. Я слишком боялась остаться».

Эта мысль, словно угодившая в грудь пуля, проделывает во мне огромную дыру. Внутри меня бурлит только что зародившаяся ярость. Я ударяю кулаком в стену, но моя рука просто пронзает ее насквозь, и я чертыхаюсь. Когда я была жива, то редко ругалась, но в этот момент я всего лишь пятнышко среди подобных мне серых теней, и я выдаю столько нецензурной лексики, что хватило бы на целый словарь.

Я хочу разорвать этот мир на куски, но не могу даже оставить на нем вмятины.

Это не мой мир, повторяю я снова. Он не был моим никогда.

5

Мама,

после своего бранного монолога я чувствую себя уставшей. Но это не мешает мне продолжать попытки достучаться до реального мира. Я пробую хватать тебя, трясти, но, что бы я ни делала, у меня не получается установить контакт. В отчаянии я начинаю кричать, а потом и вовсе сползаю по стене на пол и сворачиваюсь калачиком.

Я идиотка. Идиотка! Я не должна была просто так уходить. Сбегать. Оставлять этот пропахший виски, сигаретным дымом и потом дом. Покидать эту обитель пристальных, внимательных взглядов, яростных ударов и гнетущей тишины.

Я узнаю текущие между лопатками струйки холодного пота, свое сбивчивое дыхание – даже несмотря на то, что моим легким уже не нужен воздух. Неужели те женщины из церкви были правы и человек, совершивший суицид, действительно попадает в ад? Я к тому же еще и внебрачный ребенок. Когда меня будут хоронить, уж точно не положат в священную землю.

Похороны? Разве не ими ты должна заниматься, мама? Или они уже состоялись?

Я смотрю на кровать. Ты все еще лежишь, свернувшись, как ребенок.

Поэтому я до сих пор здесь? В этом промежуточном, неясном, несуществующем месте? Я еще не обрела вечный покой в земле? Или это потому, что я некрещеная? Или все это всего лишь сон?

У меня болит голова. Я захожу в ванную и смотрю в зеркало. Сначала я ничего не вижу, но затем – возможно, потому, что я знаю, что я здесь, – медленно начинает проступать мой силуэт, а мои черты становятся четче. Цвет моей кожи – пепельно-белый. Мои глаза на оттенок светлее, а кости проступают сильнее. Так выглядят мертвые? Я наклоняюсь ближе и внимательно изучаю очертание.

Я смотрю так, как будто мое отражение даст мне ответы, расскажет мне, почему все так и что делать дальше. Но ничего подобного не происходит. «Отвечай мне!» – кричу я.

Раздается дверной звонок, и я вздрагиваю. Моя голова резко разворачивается в сторону ванной и источника пронзительного звука. Дверной звонок? Я даже не знала, что он до сих пор работает. Наш дом на Сансет-стрит зажат между двумя пустыми таунхаусами, и никто сюда не приходит.

Я прокрадываюсь в холл, как будто кто-то может меня заметить. Хотя, очевидно, они не могут. Я призрак. Ну, по крайней мере, я так думаю. И тем не менее я крадусь. Тихо. Нерешительно. Я спускаюсь по лестнице на первый этаж, чтобы посмотреть в окно и узнать, кто стоит у нас на крыльце. Увидев знакомые ссутуленные плечи и спадающие на глаза волосы, я ахаю.

Август. Он ждет, спрятав руки в карманы и сжимая челюсть. Он нервно сглатывает и стучит. Парень озирается на подъездную дорожку к гаражу, видит твой полуразваливающийся минивэн с дверями разных цветов и начинает стучать еще громче. Он знает, что дома кто-то есть.

Я здесь. На моем крыльце Август, а я здесь, пытаюсь удержать свою руку в таком положении, чтобы она не оказалась по ту сторону стекла. Я хочу, чтобы это происходило на самом деле. Мои глаза молят о том, чтобы их увидели.