До последней строки

В соседней комнате включили радио. Каждое слово диктора было слышно: стена из сухой штукатурки — идеальный проводник звука.

«Коллектив Ямсковской дистанции пути выступил с инициативой: развернуть социалистическое соревнование за достойную встречу приближающейся годовщины Октября, — звучал голос женщины-диктора. — С небывалым воодушевлением трудится этот коллектив. План текущего ремонта пути…»

Цифры, которые затем назвала диктор, были уже известны Рябинину.

«Достойную встречу», «с небывалым воодушевлением»… Какое несметное число раз читал или слышал Рябинин эти фразы! Железный стиль. Гранитная твердь слов, обновляются лишь названия предприятий и цифры.

«С небывалым воодушевлением»… С небывалым… Конечно, то же самое говорилось и в канун Первого мая.

Впрочем, какой спрос с радиовещания такого городка, как Ямсков! Разве не грешит тем же областная газета да и газеты покрупнее?

С небывалым… Выходит, к примеру, девятнадцатый год, коммунистические субботники в тифозной, голодной стране — это детская игра, и только теперь — небывалый энтузиазм. Как мало еще в нас требовательности к себе, как мало уважения к подлинно героическому!

«…возглавляемые коммунистом Петром Захаровичем Зубком, показывают пример активной помощи подшефному колхозу, — читала диктор дальше. — С Петром Захаровичем мы побеседовали в райкоме партии, перед заседанием бюро. Он сказал…»

Из того, что сказал Петр Захарович корреспонденту, Рябинин не извлек для себя ничего нового, но по самой корреспонденции и даже по голосу диктора чувствовалось: Зубок в Ямскове фигура.

Рябинин вернулся к тумбочке, чтобы подготовиться к разговору с Зубком. Пробежал все записи. Натолкнулся на дважды подчеркнутое «решетка». Не забыть спросить о ней… В кабинете начальника дистанции кроме самого Зубка Рябинин уже застал Красильникова. Хозяин кабинета читал что-то на тетрадном листке бумаги. Рябинин — он сел сбоку от Зубка — хорошо видел загорелую, изъеденную множеством морщинок шею начальника дистанции. Пожалуй, шея и выдавала его возраст: ему было, очевидно, уже шестьдесят или даже больше.

Зубок положил листок на стол, прихлопнул его рукой.

— Ладно, уважим просьбу. Одиннадцатый околоток самый тихий, пусть там по-стариковски дотягивают до пенсии.

Он решительно написал что-то в углу листка. Выпрямился.

— А по мне, так: будь всю жизнь солдатом. Молодой ты, старый ли, можешь держать ружье — не покидай пост. Умри на посту. — Усмехнулся едко: — Коммунист называется.

Говорил он все это, очевидно, не только для Красильникова, присутствие в кабинете Рябинина было ему, конечно, не безразлично. И все-таки Рябинин чувствовал: этот умрет, но ружья не выпустит.

Начальник дистанции повернулся к Рябинину:

— Нам дали «окно» на два с лишним часа. Меняем рельсы. Недалеко тут, на перегоне. Хотите посмотреть?

— Конечно.

— Тогда поторопитесь. К сожалению, я не смогу с вами. Вас проводит товарищ Красильников. Счастливо! Набирайтесь первых впечатлений.

— Не первых, — улыбнулся Рябинин.

— Ах да, вы из Белой Выси… Ну, о Вере уже много понаписано. Хватит. Мы вам кое-кого наметили. Они сейчас там, увидите их в деле.

— Там будут решетку класть?

Зубок вскинул брови:

— Решетку?!. Уже и вам наговорили?. Не забивайте себе голову. Бредовая идея, осуждена руководством дороги и обкомом партии.

— А в чем все-таки суть?

— У соседей — это на главном ходу — идет капитальный ремонт пути. Путевая машинная станция ставит им новый рельс. А старый у них чуть мощнее нашего. Так вот возник прожект: снятую там, разбитую, заезженную колею перевезти к нам целиком, звеньями, и уложить вместо нашей. Старье на старье менять. Из куля да в рогожку.

— Мы, искать, ставим вопрос радикально: просим произвести действительную реконструкцию пути. А тут мальчишество, ни больше ни меньше. И в результате…

В знакомой уже Рябинину манере Красильников так и не договорил, что именно в результате, а лишь развел возмущенно руками.

III

Каждая командировка складывается по-своему. Бывало и так: пройдет два, даже три дня, а Рябинин не испытывает ничего, кроме мучительной неудовлетворенности. Казалось, он приготовил в душе своей какие-то большие, емкие отсеки, которые уже невозможно ни заполнить, ни загрузить в командировке; но время идет, а отсеки остаются пустыми, а ведь затрачено немало сил, было немало встреч, бесед, поисков, и пустота эта ноет и ноет.

На этот раз складывалось иначе.

Вернувшись с перегона, Рябинин поспешил з комнату для приезжих. Бросил на кровать пальто, выдернул из кармана блокнот — и к тумбочке.

Он уже успел заказать телефонный разговор с домом. Попросил междугородную позвонить прямо сюда, в общежитие. Но сейчас главным было не это. Главное — все, что он видел на перегоне. Записать, ничего не забыть, не упустить. Скорее записать!..

Нет, он не мог не испытывать благодарности к Зубку и Красильникову. Пусть ему не удалось пока побеседовать с теми, кого они назвали. Но есть еще день завтра, есть еще день послезавтра. А сегодня он видел их во время «окна».

Собственно, он видел не только их. Он узнал, что такое «окно», по-настоящему узнал, что такое путейцы.