До свадьбы доживет

Дом Клаве полюбился. Там она хранила свои игрушки, там грызла кости, не опасаясь, что отнимут, там спала днем, когда позволяла себе быть спокойной за свою обожаемую маму Тину. Иногда удавалось уговорить собаку посидеть какое-то время в домике, если все уходили. Час-другой Клава обходилась без воя и лая.

К тому же в жизни ее появилось небольшое количество людей, которым она могла слегка доверять. Конечно, не так всецело, как доверяла Тине и Луше, но немножко, с осторожностью.

Маленькими шажками

Клава, конечно, была для Тина ангелом, посланным ей по ее слезным молитвам. Вспоминая иногда их первую встречу, Тина пугалась: а что было бы, если бы она тогда ушла и оставила бездомное существо на верную погибель? Могла бы! Точно – могла бы. Чудо именно в том, что в тот раз не сумела. Догадалась о чем-то важном. Недаром встреча их произошла в день Покрова. Словно кто-то с высоты, приглядываясь к ней, испытывал:

– Ну что, девица? Услышишь ли чужую боль или все еще глуха и слепа к ней?

И после первых дней борьбы за Клавину, казалось бы, угасавшую жизнь, которые окончились их общей победой над собачьей болезнью, Тина почему-то подумала, что расставание их с Юрой – к лучшему, что без этого было никак не обойтись и что к этому все шло, причем давно. Ей полагалось прозреть много лет назад, но она сама не стремилась к обретению зрения и слуха. Жила в блаженной слепоте, уверенная, что все знает, понимает и находится в полной безопасности. Так бы дура дурой и померла, ничего в жизни не поняв. Так что – спасибо Юре, выходит. Хорошо, что с его помощью она прозрела и, если выкарабкается из этой переделки, сможет зажить по-другому, многое чувствуя и многого не боясь.

Пока же шла она по жизни маленькими шажками, думая только о том, как прожить один день, от утра и до вечера. Она шла по каждому дню, как младенцы ходят, которые только учатся ходить: осторожно и внимательно глядя вперед, не отвлекаясь от главного.

Она старалась не думать о прошлом. И вообще не представляла себе будущего. Стоило по привычке подумать о том, что бы ей хотелось предпринять следующим летом, как внутри нее раздавался удар хлыста:

– Что может быть с тобой следующим летом? Ничего не будет следующим летом! Ничего и никогда с тобой больше не будет. Доживай и не смей фантазировать.

Она пугалась этих жестоких мыслей до слез. И плакать боялась из-за Клавы. Будущее закрылось, как сказочный ларец – за семью печатями. Но прошлое иногда вспоминалось. Причем каждый раз в воспоминаниях открывалось что-то новое, что она вполне могла бы увидеть и раньше, но почему-то не видела.

Ну, вот, например, последние годы – не год, а именно годы, муж не называл ее по имени. Вообще не называл. Как же он к ней обращался? Как у него получалось? А совершенно безлико:

– Хорошо бы сделать то-то и то-то… Я бы хотел того-то… Мне нужно… Не забыть бы…

Он же словно сам с собой разговаривал, догадалась Тина. Она для него как бы и существовать перестала! Эта существенная деталь, такая явная и однозначная, открылась ей только после их расставания. А открылась бы раньше – и что? Что-то бы изменилось?

– Надо было самой уйти от него. Увидеть все, понять и уйти. Без сожаления, – заявлял ей жестко внутренний голос.

Но другой, писклявый паникер, насмешливо хмыкал:

– Как это уйти? Кто ж так делает? Как это можно из-за любой ерунды – сразу уйти?

Ужасное озарение принесло ей воспоминание об их греческих днях – последних, как потом оказалось, супружеских днях. Как он дочитал своего толстенного Пруста на французском, закрыл книгу и почему-то многозначительно взглянул на нее, Тину. Она увидела в этом взгляде гордость: много лет читал и вот – осилил! А она еще спросила, что же он теперь будет делать, за какую книгу возьмется. И он опять многозначительно помолчал. Теперь-то она отчетливо понимала всю пошлую сущность тогдашнего эпизода. Он своим долгим молчанием словно сообщал ей, что не только эта книга прочитана и закрыта. Он вполне готов был сообщить ей о том, что собирается закрыть книгу их совместной жизни. Она вся для него – изученная, прочитанная вдоль и поперек, скучная и постылая. А новая книга уже на подходе. И нетерпеливо ждет своего часа.

Почему он тогда ничего не сказал? А просто не решился. И отдых себе же не хотел отравлять. Слезы, упреки. И как потом лететь домой, если она неадекватно отреагирует? Понятное дело, лучше было дождаться возвращения. А так – жалко. Красиво могло бы получиться. Закрыл бы своего Пруста. Она бы спросила, что же будет потом. А он бы ответил:

– Грядет эпоха больших перемен, Тиша. Я не просто книгу закрыл. Я ухожу от тебя в другую жизнь.

Что-то вроде этого. И потом в интервью бы пригодилось. Тина была уверена, что он, мастер всяких глубокомысленных интервью, обязательно упомянет дочитанного Пруста при первом удобном случае.