До света (сборник)

Он спускался по осыпи вслед за Скотиной Баком – увязая в щебенке, прямой точно кукла, выкидывая вперед сияющие, бутылочные голенища.

– Сюда, сюда, господин офицер, пожалте…

Я даже не успел сообразить, что к чему. Все накатывалось и разворачивалось в какой-то шизофренической нереальности. Скотина Бак поднимался к нам по насыпи, оскальзываясь, как громадный навозный жук. Накидка его блестела, жилистые кулаки отталкивались от камня. Полосатая человеческая фигура вдруг метнулась ему навстречу и ударила, кажется, прямо в багровую, выпученную щеками физиономию. Бак без особых усилий перехватил ее за поднятый локоть. Это был Клейст – он корчился как червяк и выкрикивал что-то невнятное. Я разобрал лишь одно пузырящееся на губах: «Ненавижу!..» Скотина Бак на мгновение замер, видимо удивленный, а потом ухмыльнулся, и кулак быстрым молотом прочертил воздух… Бац!..

Кажется, даже эхо прокатилось по котловану.

Клейст, будто пьяный, слепо покачался секунду и – упал, не сгибаясь, разбрызгав телом жидкую грязь.

– Гут, – снова без эмоций сказал Сапог.

Я наконец поднялся, и Катарина, цепляясь за выступы, тоже выпрямилась. В котловане, как в преисподней, клубился непроницаемый молочный туман. Нитями серебра просверкивала в нем летящая с неба морось. Все было кончено; Клейст ошибся; мы все-таки тоже умрем в этой каменной, мокрой, холодной яме.

Скотина Бак вскарабкался по осыпи и вытер пот.

– Вот так, – деловито сказал он, объемля торжествующим взглядом нас с Катариной. – Теперь ты, скотина, узнаешь, кто я, скотина, такой… Дозвольте, господин офицер?

– Гут, – высказался Сапог в третий раз.

Точно более не знал ни единого слова. Правда, на этот раз он поощрительно улыбнулся, показав тридцать два плотных, как в кукурузном початке, зуба. И вдруг будто идиот, не прерывая улыбки, замер, словно в нем что-то внезапно выключилось; очень похоже на Клейста, не сгибаясь, покачался из стороны в сторону и – упал, точно так же, как кукла, сразу всем телом – брызнула из лужи вода, и с неприятным шуршанием осела желто-размытая, песчаниковая щебенка.

Подведем некоторые итоги.

Летом того же года, за два месяца до печально известных событий в Бронингеме, Лайош Сефешвари, сотрудник лаборатории математической лингвистики при Втором отделе (семантика) Научного комитета, в частном разговоре с Жюлем Марсонье, руководителем этой же лаборатории, и в присутствии нескольких других сотрудников, помявшись, видимо от чувства неловкости, сказал примерно следующее:

– Простите, шеф… Это, конечно, шеф, совсем не мое дело… Но у меня уже третий день какое-то странное ощущение… Будто бы вам, шеф, грозит опасность… Будто бы – несчастный случай, шеф, именно сегодня… Вы извините, шеф, что я говорю об этом…

Точная форма предупреждения была впоследствии восстановлена. Марсонье, впрочем наряду с остальными, воспринял его как неудачную шутку – отношения в среде матлингвистов, к сожалению, не сложились, – кисло поморщился, посоветовал сотруднику Сефешвари не переутомляться, после чего вышел на улицу и был сбит грузовиком, который вел пьяный американский солдат.

В тот же день при оперативной разработке данного материала Лайош Сефешвари, кстати говоря сильно напуганный таким поворотом событий, показал, что ему в настоящее время тридцать четыре года, не женат, во Втором отделе (семантика) – с момента его образования, специальность – знаковая иерархия сложных систем. Предчувствие, о котором шла речь, возникло у него абсолютно внезапно. Две недели назад, во время обсуждения в кабинете у шефа очередной совместной статьи, он вдруг отчетливо понял, что доктор Марсонье скоро умрет. Совершенно непроизвольное, очень предметное ощущение. Он даже как бы увидел картинку близкого будущего: громыхающая машина, как носорог, подбрасывает в воздух распяленную человеческую фигуру… Да, он сразу же понял, что это – Жюль Марсонье… Нет, без каких-либо характерных примет, просто догадался и все… Временная привязка чисто интуитивная – две недели… Он не предупредил Марсонье раньше, потому что очень уж глупо все это выглядело: научный сотрудник, руководитель сектора, и вообще… В последнюю минуту замучила совесть: а вдруг в этом все-таки что-то есть…