До свидания, Сима

— Так-то оно так, Диман, только вот у меня должок повис за излечение в госпитале на тысячу с лишним британских монет. За это судебные исполнители могут где угодно прижать. А пока я работу найду, пока заработаю, знаешь, сколько накрутится? А если я сейчас эту десятку сорву за этот никому не нужный мост. Дело-то плевое…

— Э, Парамоша, ты азартный! — перебил он меня со смехом и закурил.

— Да перестань ты, — стукнул я кружкой по столу, — я тут по-крупному встреваю, а ты…

— Молодые люди, у нас нельзя курить! — подошла к нам официантка.

Дима кивнул ей и, сделав долгую затяжку, потушил сигарету.

— Принесите нам еще нефильтрованного, — попросил он и повернулся ко мне. — Я тебе сказал, не лезь в это дерьмо.

— И что прикажешь, к нашим идти сдаваться, чтобы они меня потом до конца дней пасли?

— На кой? — удивился он. — Сиди себе и не пикай. Штуку эту, которую они тебе дали, раздолбай и выброси от греха подальше. Я бы так поступил.

— А что, если я другой мост сфотографирую? — Я уже чуть не плакал по этим десяти тысячам.

— Они же тоже не дураки там. Сразу все поймут и решат, что ты чекист и их специально дезинформируешь.

Я уронил голову на стол.

— Понимаешь, Диман, от меня жена считай ушла, — захныкал я. — Работы нет, хоть на панель иди.

— Ну и что теперь, родину продавать?

— Да при чем тут родина? Кому эти балки нужны под мостом? Мы же ядерная держава. С нами так и так никто воевать не будет. Им нужно пару фоток в архив для отчетности, вот они и разбрасываются баблом. Этот мост никому не нужен. А если бы они меня попросили в горсаду карусели сфотографировать, это что, тоже считается за предательство?

— Да ведь это дело принципов.

— Вот в том-то и дело, Дима, что это дело чьих-то там принципов. Одни зачем-то мост засекретили, а другие теперь за ним шпионят, чтобы только был повод тратить деньги налогоплательщиков. Работать-то всем надо. Ну и будет у них этот мост, ну и что? Я им что, ядерные технологии продаю? Короче, я на сто процентов уверен, что это все для галочки. Никто с нами воевать не собирается.

— Ну хорошо, допустим, ничего в этом нет страшного, — вздохнул он. Между тем принесли пиво, и мы стукнулись кружками. — Мост им нужен для отчетности. Но лично ты-то рискуешь просто залететь на этом как последний шпион, как предатель. И доказывай потом на Кирова, 18, что мост под закрытым городом англичанам нужен только для отчетности.

Нам сказали, что «Крюгер» закрывается, мы запротестовали, но потом пришел дяденька с бэджиком и рацией, я вспомнил «Хачапури» и вытащил товарища на свежий воздух.

— Я думаю, что я все-таки это сделаю, — кладя пружинистые шаги, заявил я.

Мы шли вдоль проспекта в сторону Лагерного сада, скользя и хрустя по замерзшим лужицам.

— А, делай, — запросто махнул он рукой. — Мне-то что. А поехали к Татьяне Регимонтасовне, — предложил он, переведя надоевшую ему тему разговора.

— А кто это? — спросил я.

— Какая тебе разница? Но титьки у нее хорошие. Доички что нужно. Настоящая коровка.

Когда-то на первом курсе мы затеяли с Димкой писать серьезную трилогию «Жизнь и смерть Люсьен Жалюзи», но книга у нас, признаться, не пошла. А начиналась она так: «Юная француженка-секретарша Люсьен бойко настукивала очередной приказ комиссара. Комиссар Жан Генсар по привычке слонялся от стола к окну и то и дело раздвигал жалюзи…» — дальше у нас работа никак не двигалась, и мы решили оставить так, как есть, ибо добавлять-то было и нечего.

Мы перешли через улицу и пошли по Аллее Славы к огромному подсвеченному Вечным огнем монументу в виде матери, дающей сыну винтовку. Мы его называли в шутку «Подержи, мать, винтовку, за пивом сбегаю», но на самом деле, когда поднимаешься по лестнице к Вечному огню и оказываешься под титаническими фигурами, то испытываешь трепетное чувство патриотизма и гордости. Под памятником с двух сторон стелы с именами более семидесяти тысяч горожан, погибших в годы Великой Отечественной.

— Здесь и мои родственники есть! — с гордостью сказал я и нашел на бронзовых плитах четыре свои фамилии.

— А моих здесь штук двадцать, — сказал Диман, и я поверил ему на слово. — Вот видишь, а ты хочешь предать их. Ведь каждый из них мог сказать, что от него одного на фронте все равно ничего не изменится. Но они боролись из…

— Да брось ты козу пороть! — перебил его я и отмахнулся. — Развел пропаганду, тоже мне. Что-то я не припомню, чтобы ты уж очень в армию рвался. Небось тоже билетик прикупил себе.

— Так это, — замялся он, — совсем другое дело. И время другое.