До свидания, Светополь!: Повести

— Наташа дома? — спросила Римма, бегло просматривая лежащую на холодильнике почту. Было два письма — оба из колонии. Чаще её подопечные писали на адрес консультации, но некоторые, неведомым для неё образом разузнав адрес, слали сюда.

— Пока дома, — выдержав паузу, многозначительно отвечала мать. — Будешь обедать? Или сыта?

Значит, о ресторане известно уже — Наташа проболталась. Не принимала она всерьёз своей грозной бабушки со всеми её нравоучениями, дисциплиной и моральными устоями — брякала что в голову взбредёт. А разве могла эта суровая старуха, ни разу в жизни не нарушившая своих железных правил, простить дочери этакую беспринципность? Пойти обедать, и с кем — с человеком, который так коварно обошёлся с нею!

— Сыта, — положив письма, ответила Римма.

В их комнате творилось бог знает что. Настежь распахнутый шкаф, какие‑то свёртки на столе, смятая бумага валяется, на стульях развешаны платья. Прокатавшись с отцом по магазинам, Наташа навёрстывала время: как и Римме, к шести ей было (по–видимому). Оксана — та ушла уже, теперь их очередь. Римма мысленно усмехнулась. Не хватало ещё, чтобы мать с дочерью на свидание на пару ходили.

Наташа, в трусиках и лифчике, бросилась показывать подарки Павла. Мохнатый белый свитер под горло, босоножки и—самое главное! — замшевая сумка на ремне. Из‑за неё‑то и задержались — очередища была.

— Ну как?

Римма слабо улыбнулась:

— Хорошо.

Неужто и она будет вот так торопиться сейчас, гадать, что идёт ей, а что нет?

Наташа расценила эту улыбку по–своему. Озабоченносочувственным сделалось её лицо.

— Как твои дела?

— Хорошо.

— Ты видела эту девушку?

Но не это волновало её сейчас — другое: в каком виде предстанет через полчаса перед своим мальчиком.

— Видела.

— И что? — Наташа, не глядя, поглаживала сумку. — Красивая?

Римма села, с усилием стала снимать туфли.

— У неё сын, — сказала она.

Рука, что ласкала сумку, медленно опустилась.

Чей?

— Иванюка, — ответила Римма. — Того самого…

— Я помню, — перебила Наташа. — Она даст показания?

— Не знаю. — И вдруг спросила неожиданно для себя: — Ты бы дала?

Дочь задумалась. И хотя взгляд её не изменил направления, уже не на Римму был он устремлен — сквозь неё. Что‑то видел он там, недоступное матери, сравнивал, подставлял другого человека на место Качманова. Или Иванюка? — тревожно мелькнуло у Риммы.

— Но ведь это ужасно стыдно. Все смотрят на тебя, а ты должна говорить.

— Стыдно, — согласилась Римма.

Взгляд вернулся.

— Я бы дала.

Мать кивнула. Конечно б, дала — она не сомневалась в этом.

— Мне кажется, они явятся в понедельник.

— Почему — они? — не поняла Наташа.

— С матерью. Они вдвоём все.

— А отец? У этой девушки есть отец? — С небрежностью — эка важность, живёт ли отец с семьёй!

— Есть, — коротко ответила Римма.

Наташа взяла сумку и, далеко отодвинув её голыми руками, полюбовалась ею.

— Хороша, а? Тринадцать рэ. Расколола я папашу. Босоножки, свитер. Свитер как тебе?

«Расколола»… А что творилось с ней, когда прошлым летом Павел попал в автомобильную катастрофу! Двое суток на волоске висела его жизнь… В Крутинск, в больницу, Римма тайком от дочери звонила из консультации, а вечером нашла На полу телефонную квитанцию. Наташа обронила — потемневшая, осунувшаяся. Вслух же почти не говорили о нем…

— Я надену твои туфли, — объявила дочь, и в тот же миг они оказались на столе. Замшевые, на массивном каблуке; в них‑то Римма и собиралась идти сегодня. — Пойдут к этой сумке? — Отступив на шаг, окинула их критическим взглядом. — Пойдут! Они ко всему пойдут. Ты умничка, что купила их.

— В общем‑то, я купила их себе, — сказала Римма. Пора было переодеваться, но она медлила.

— Я не намерена экспроприировать их у тебя, махен! Вечером верну в целости и сохранности. Ты ведь никуда не собиралась сегодня.

Не вопрос это был — констатация факта, потому и ответа не требовалось, однако молчание матери насторожило Наташу.

— Махен? — произнесла она.

— Что?

— Ты идёшь куда‑то? — Строгий и пытливый взгляд предупреждал, как ребёнка: не лгать.

Римма грустно смотрела на дочь. Она вдруг почувствовала, что очень устала сегодня.

— Во сколько? — сурово спросила Наташа.

Отпираться было невозможно — так пристально вглядывались в неё отливающие золотом глаза дочери.

— В шесть, — сказала Римма.

Наташа глянула на часы и ужаснулась. Чуть ли не силой подняла мать, заставила раздеться, выбросила из шкафа одно платье, другое, но оба не приглянулись ей, и она, голая, в раздумье замерла у распахнутой дверцы.

— Ты не в театр?

Римма улыбалась её неуклюжей деликатности.

— Нет.

Дочь снова завозилась в шкафу, а Римма, точно ребёнок, дисциплинированно стояла посреди комнаты. На своё тело не смотрела, но видела Наташино, и этого было достаточно…

— Ты‑то не опоздаешь?

— Обо мне не беспокойся. Вот! — Она извлекла ту самую блузку с тесёмочным бантом, которая сегодня привиделась Римме в её нескромном сне. — Ты чего улыбаешься? — подозрительно спросила Наташа.

— Я? — спохватилась Римма. — Я не улыбаюсь.

— Наденешь её и зеленую юбку. Нет, вот эту. — Все беспорядочно летело на стол и тахту. — Потом уберу.

Римма запротестовала:

— Она мне коротка.