До свидания, Светополь!: Повести

Говоря о технической революции, которая произошла на селе, мы прежде всего подразумеваем тракторы, комбайны и прочие тарахтящие гиганты. Однако современное сельское хозяйство не довольствуется этим. Не желает оно больше охлаждать молоко проточной водой, на глазок отмерять удобрения и картошку, вручную изымать из свинарников навоз и так далее. Вот и появляются разные хитроумные кормоцехи и транспортёры по уборке навоза, машинные весы и доильные агрегаты, контрольно–измерительная аппаратура и холодильные установки. Появляются, а потом тихо ржавеют, потому что обслуживать и чинить их некому… У Никиты багровело лицо, когда говорил об этом, — тихо и глухо говорил, с толком, не спеша, с уверенностью человека, которого слушают. Но лицо багровело. Не укладывалось в голове, как можно так: бабы катают тачки с навозом, а рядом стоит, бездействуя, новенький транспортёр, в который всажено столько труда и денег.

И то и другое Никита считать умел. Года три, наверное, строил он яхту и втихомолку записывал в специальную тетрадь каждый ухлопанный на неё рубль и каждый отработанный «на верфях» час. Не только свой. Я малость опешил, когда однажды он мимоходом объявил мне, что я вложил в его крейсер сто восемьдесят шесть часов (или что‑то в этом роде). Такая статистика имелась на каждого, кто так или иначе участвовал в строительстве «Диуна» — Дарья, Иван, Ульяна, Никита.

Это, между прочим, нешуточное дело — построить яхту. Сколько семей поразбивалось из‑за этого — яхта, как женщина, не терпит конкуренции, но Никита умудрился обзавестись ею без ущерба для семьи или работы. Правда, ему многие помогали — он и тут был хорошим организатором. Потом каждому воздалось сообразно его вкладу. Я, например, удостоился чести одним из первых прокатиться на «Диуне» по Гульганскому заливу, где базируется областной яхт–клуб.

Не стану скрывать, что существование тайного гроссбуха не способствовало росту моей симпатии к Уленькиному мужу, но, с другой стороны, нельзя не отдать должное его хозяйской жилке. Она‑то, эта жилка, и не позволяла ему спокойно взирать, как ржавеют сложные и дорогостоящие механизмы. Потому, думаю, и отдали ему на откуп все работы по установке, наладке и ремонтно–профилактическому обслуживанию многообразного технического оборудования в хозяйствах области.

На собственной шкуре познал я, каков Никита в деле. Самую неквалифицированную работу поручал он мне на своих «верфях»: наращивать обшивку. Это сосновые планки, крепящиеся к шпангоутам медными заклёпками. Никакого особого навыка тут не требуется. С внешней стороны придерживаешь медный стерженёк кувалдой, а с внутренней обстукиваешь его молоточком, и он садится, образуя сферическую поверхность. Чем легче, терпеливей обстукиваешь, тем получается… сферичней, что ли. Но так ли уж важно, как выглядит заклёпка, которая сидит бог знает где и ни одна живая душа её не увидит? Так глубокомысленно рассудил я и, пользуясь тем, что Никита колдовал над стрингером, шибче пустил свой послушный инструмент. Дело пошло куда живее, а что заклёпки уже не получались такой безукоризненно правильной формы, как сотворённые Никитой в качестве образца, беда небольшая.

И вдруг молоточек мой замер, вскинутый для очередного удара, а кувалда сползла вниз. Это я почувствовал у себя за спиной Никиту. Не знаю, как уж я почувствовал его: видимо, он принадлежит к тому типу людей, не заметить которых рядом с собой невозможно. Й секрет тут не в его большом росте, не в грузности его, не в физической массе и физической силе, а в его сугубой материалистичности (скажем так). Вы чувствуете, что он есть, что он весит определённое количество килограммов (немалое) и занимает в пространстве определённое место (тоже приличное). Что он дышит — мощные лёгкие вздуваются и опадают, по жилам течёт здоровая кровь, а желудок методично переваривает здоровую пищу. Я не скрываю, что моё описание тенденциозно, но как иначе передать разительный контраст между Уленькой, которая при всей своей практичности (вспомните, как доставала она вишню) и даже женской прозаичности — с её хлопотами о детях, стряпнёй и так далее, — которая при всем этом является для меня воплощением духовного начала, и её супругом, словно бы вросшим в землю крепкими и разветвлёнными корнями; контраст, который, собственно, и определяет драматичность Уленькиного существования. А может, и Никитиного тоже, но об этом, честно говоря, я думаю куда неохотней… На этом‑то фоне и стала возможна та разрушительная роль, которую неожиданно для себя сыграл в столь благополучной с виду семье третий человек, Борис.