До того, как она встретила меня

И я скажу тебе еще одно. Едва она уходит на работу, я сразу же беру дневник и записываю все, что на ней надето. Обувь, колготки, платье, бюстгальтер, трико, плащ, заколки, кольца. Какого цвета. Ну все. Часто они, естественно, одни и те же, но я все равно записываю. А потом на протяжении дня иногда достаю дневник и перечитываю. Я не стараюсь запоминать, как она выглядит, это было бы передергивание. Я достаю дневник — иногда на занятиях — и притворяюсь, будто думаю над названием для эссе и тому подобном, и сам сижу там и вроде как одеваю ее. Это очень… приятно.

И скажу тебе еще одно. Я всегда убираю со стола после ужина. Иду на кухню и соскабливаю все с моей тарелки в помойное ведро и тут вдруг ловлю себя на том, что доедаю то, что осталось на ее тарелке. Часто, понимаешь, это совсем не аппетитно: остатки жира, и размякшие овощи, и хрящики, но я все сгребаю в рот. А потом возвращаюсь и сажусь напротив нее, и ловлю себя на том, что думаю о наших желудках, о том, что съеденное мной на кухне вполне могло бы находиться внутри нее, а вместо того находится во мне. Я думаю: какой странной была та секунда для той еды, когда нож опустился и вилка сдвинула кусочки туда, а не сюда, и теперь они во мне, вместо того чтобы быть в тебе. И благодаря всему такому я чувствую себя ближе к Энн.

И скажу тебе еще одно: иногда она встает ночью и идет помочиться, а совсем темно, и она в полусне, и она каким-то образом — только Богу известно, как она умудряется, и тем не менее — она бросает бумажку, которой подтерлась, мимо унитаза. А я вхожу туда утром, и бумажка лежит на полу. И… это совсем не нюханье колготок или что-то такое… Я просто гляжу на нее и чувствую… нежность. Она как бумажный цветок, какие клоуны носят как бутоньерки. Она выглядит красивой, колоритной, декоративной. Я просто готов вдеть ее в петлицу. Подбираю ее, бросаю в унитаз, но потом чувствую себя таким сентиментальным.

Наступило молчание. Оба друга обменялись взглядами. Джек ощутил в Грэме воинственность: исповедь каким-то образом обернулась агрессией. Пожалуй, в рассказе был оттенок самодовольства. Джек испытывал почти смущение — случай до того редкий, что он начал анализировать не столько внутреннее состояние Грэма, сколько свое собственное. Внезапно он обнаружил, что его друг поднялся на ноги.

— Что же, спасибо, Джек.

— Рад, если могу. Если был. Когда в следующий раз тебе потребуется хлопнуться на психоаналитическую кушетку, просто звякни мне.

— Да, непременно. Еще раз спасибо.

Входная дверь захлопнулась. Каждый прошел примерно пять шагов в противоположных направлениях, и оба остановились. Джек остановился, сделав небольшой полуоборот, что-то вроде глиссе вбок на середине прихожей. Он пернул, не слишком громко, и сообщил себе:

— «Унесенные Ветром».

Снаружи Грэм остановился, понюхал пыльный боярышник живой изгороди, битком набитые мусорные баки и принял решение. Если он отменит посещение хорошего мясника и сделает все покупки в супермаркете, то может заскочить в «Приятный досуг» по пути домой и снова поймать Энн на совершении адюльтера.

4 САНСЕПОЛЬКРО ПОДЖИБОНСИ

А потом началось расползание.

Как-то вечером на исходе марта они сидели над картой Италии и обсуждали свой отпуск. Бок о бок на скамье у кухонного стола. Рука Грэма мягко свисала с плеча Энн. Уютная супружеская рука, тихая пародия на настырную верхнюю конечность центрфорварда, как у Джека. Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы сознание Грэма предалось изысканным фантазиям; он вспомнил, как дни отпуска возвращают привычное удовольствие, благоухающее, будто чистое белье из прачечной. Валломброза, Камолдоли, Монтеварки, Сансеполькро, Поджибонси, читал он про себя и уже в трещащих цикадами сумерках с бокалом кьянти в левой руке, пока правая воспаряла все выше по внутренней стороне обнаженной ноги Энн… Бучине, Монтепульчано… и его пробуждает резкий шорох крыльев фазана, тяжело опустившегося за окном их спальни, чтобы безнаказанно объедаться лопающимся инжиром… И тут его глаза споткнулись на…

— Ареццо.

— Да, там прелестно. Сто лет не была там.

— Нет. Да. То есть я знаю. Ареццо. — Внезапно нежащиеся фантазии Грэма оборвались.

— Ты ведь там не бывал, любимый? — спросила Энн.

— Не знаю. Не помню. Не имеет значения. — Он снова уставился на карту, но она зарябила, потому что в его левый глаз просочилась слеза. — Нет, я только сейчас вспомнил, ты как-то рассказывала мне, что ездила в Ареццо с Бенни.

— Разве? Ну да. Такое ощущение, будто сто лет прошло. Так, собственно, и есть. По меньшей мере десять лет. Вероятно, где-то в шестидесятых. Нет, только подумай — в ШЕСТИДЕСЯТЫХ! — Ее на мгновение обожгла радость при мысли, что она на протяжении стольких лет занималась интересными делами, как настоящая взрослая, — не меньше пятнадцати лет, а ей все еще только тридцать пять. Более полноценная, более счастливая личность теперь и еще слишком молода, чтобы остыть к радостям жизни. Она теснее прижалась к Грэму на скамье.

— Ты ездила в Ареццо с Бенни, — повторил он.