До третьей звезды

Глеб снова оглядел площадь: всё спокойно, к машине отца никто из службы охраны не сунется и ментам не позволит, несмотря на вызывающую парковку. В салоне Привалов ждал ответа Тенгиза, лихорадочно подрагивая правой коленкой. Люда, глядя в зеркало, спокойно подкрашивала губы. Женька подтягивал ремни броника, спецназовская каска уже была на голове. Галка разглаживала вынутые из тубуса плакаты.

– Тенгиз? – Гарик поднял большой палец. – На месте? Готов? Всё, по времени. Будь здоров.

Утверждающе кивнул Глебу. Тот перебрался к ребятам назад, а на водительское место сел полностью экипированный Женька Чернов.

– Начали, – Артёмов-младший выкатил в проход бухту с колючей проволокой, обмотал колючку вокруг туловища несколько раз, помог повторить ту же процедуру девушкам. – Жэка, ещё раз: фиксируешь нас регистратором 30 секунд, потом гонишь по Лубянке сколько сможешь. Время?

– Минута, – ответила Галка. – Ксюша уже должна начать трансляцию.

– Ну пошли, что ли.

– Люблю тебя, Глеб, – сказала главное Люда.

– И я тебя.

Троица неуклюже выбралась из машины. Гарик вытащил ведро, расчётливо плеснул вначале на Галку, потом на Людмилу. Остатки бензина вылил на Глеба. Как могли поспешили, вместе спутанные колючкой, к подножию монумента. Не добежали, Люда упала, потащила за собой. Кое-как поднялись, Галя отбросила в сторону самодельные плакаты. Тень Дзержинского лежала рядом. Егор стримил.

Глеб успел заметить многочисленные вспышки телефонов, бегущих к ним через площадь людей в чёрном. «Есть!» – крикнула Люда. На мрачном фасаде здания высветилась направленная Тенгизом надпись «Свобода. Freedom». «Светло ещё, плохо видно», – успел пожалеть Глеб. Обнял девчонок и чиркнул зажигалкой.

Сержант Бродь в напряжении наблюдал за тремя вспыхнувшими факелами. Крики с площади доносились до крыши глухо, как из сельского клуба, где по выходным крутили кино, а они с пацанами высматривали неясные кадры сквозь окна с неплотно задёрнутыми шторами. Хлопки близких выстрелов звучали отчётливее. Горящие фигурки дёрнулись от точных попаданий, упали. Снимавшего провокацию урода прижали к земле добежавшие от входа опера.

«Пятый, машина!» – прохрипел в наушниках голос лейтенанта. Сержант уложил в прицел набирающий скорость чёрный минивэн, автоматически сделал поправку, выстрелил три раза бегло.

Вторая пуля попала Женьке Чернову точно в позвонок между каской и бронежилетом.

«Мерседес» докатился до тротуара, ткнулся в бордюр, остановился. Двое китайских туристов успели снять на свои телефоны мёртвые глаза совсем юного паренька, пока их грубо не оттеснили от машины русские полисмены.

Из докладной записки старшего оперуполномоченного службы опеки МГИМО капитана Шмырова.

«Неформальным лидером группы либерал-анархистов в составе Артёмова, Гверия, Малышевой, Примаковой, Привалова, Сорокиной, Чернова безусловно является Глеб Артёмов. Потенциально склонен к активным протестным действиям. Требует срочного изъятия с направлением на исправительные работы. Рекомендуемый статус – чёрный».

Часть вторая

Сквозняк

Кружит Земля, как в детстве карусель,

а над Землей кружат ветра потерь.

Ветра потерь, разлук, обид и зла, им нет числа.

Наум Олев. Ветер перемен

Глава 1

Лечинская

Московский снег всегда вызывал у Нины лёгкую брезгливость. В Зареченске зима была зимой даже в ноябре. Снег носился по улицам колючий, режущий глаза и лицо, ложился на землю чистым белым ватманским листом, который разрисовывали следы прохожих. Это был честный рисунок. А здесь какая-то пошлая подделка: крупные хлопья летят по тёмному фону зданий, но затем расползаются в скользкую мокрую кашу на асфальте. И нет ноябрьской снежной чистоты, а есть ноябрьская холодная грязь. Даже ранняя зима на Звезде-2 так не раздражала, как вот такой столичный ноябрь. Даже там.

Лечинская отошла от окна, включила чайник. Только налила себе кружку свежезаваренного краснодарского – услышала, как открывается входная дверь. Геша снимал с себя мокрый пуховик, глядел весело, хлюпал отсыревшим носом.

– Здравствуй, матушка свет-Яковлевна! Вижу, чаем тут свежим в тереме пробавляются. Угощай же меня, красна девица, пирогами домашними, наливай путнику горячего али там горячительного, ибо продрог я нынче подобно псине бездомной, йоркширской. Вот пакет тебе с провиантом московским.

Геша и впрямь напоминал мокрого йоркширского терьера: маленький, мохнатый, слипшийся от погоды, но с весёлыми глазками-бусинками и ярко-красной бабочкой над зеленой атласной жилеткой.

– Натворила чего за день ненастный? Давай показывай. Нет, вначале корми меня, обиходь как-нибудь благодетеля.