До упора

Оуэн встает, когда я подхожу к столу, притягивая меня для объятий и быстрого, нежного поцелуя.

– Одна большая пепперони с грибами и двойным сыром. Как ты любишь.

Не знаю, что лучше: то, что он знает мои вкусы, или то, что целует меня на людях. Это сложный вопрос.

Мы тут же принимаемся разбирать куски и поедать их, болтая о том, какой отстой эти компьютеры и что пицца лечит все раны.

Я улыбаюсь ему, снимая кружок пепперони с ломтика на тарелке и запихивая его в рот. Я осмеливаюсь взглянуть на парня и уже не в первый раз отмечаю, как он красив. Загорелая кожа, квадратный подбородок, ярчайшие голубые глаза в обрамлении темных ресниц. Когда он ловит мой взгляд, я опускаю глаза, сосредотачиваясь на тарелке.

Это похоже на все предыдущие совместные походы в пиццерию, какие были у нас за эти годы. За исключением ноющего ощущения внутри, будто между нами есть нерешенная проблема.

– Итак, я хотела обсудить кое-что, – говорю я, вытирая салфеткой жир с пальцев. – Твои, хм… сексуальные интересы.

Оуэн смеется.

– Может, не так громко, Бек. Но, конечно, мы можем это обсудить. Что ты хочешь знать?

Мои плечи расслабляются. Он, кажется, не стесняется говорить об этом. Может быть, этот разговор и не будет таким уж неловким.

– Мне интересно, как ты пришел к этому. Никакого осуждения. Мне просто интересно, так было всегда или это что-то приобретенное?

Оуэн кивает, глотая кусок и запивая его глотком воды.

– Есть история, если хочешь послушать. Кажется, раньше я никому ее не рассказывал.

Я сдвигаюсь на самый край стула и наклоняюсь, чтобы обеспечить нам хоть немного уединения в этом переполненном ресторане. Оуэн делает то же самое.

– Давай. Я вся внимание.

– Ну, мне было семнадцать, и сейчас я понимаю, что был слишком молод для таких вещей. Но я играл на позиции ведущего вратаря в той новой команде и испытывал огромное давление. Я был хорош, но, черт возьми, был единственным препятствием между нашими воротами и стремлением другой команды забить шайбу. Это большая ответственность. К тому моменту я играл вратарем всего несколько лет, а большинство вратарей занимают эту позицию с того момента, как вырастают вот на столько.

Он поднимает ладонь, обозначая ребенка ростом не более трех футов, и я киваю.

– Как бы там ни было, тем летом я поехал в хоккейный лагерь и после изнурительного дня, когда пропустил слишком много шайб, был зол на себя. Я был так взвинчен, что после игры вылетел со льда и вмазал кулаком по шкафчику.

Мои глаза распахиваются.

– Ты не поранился?

– Нет. – Он пожимает плечами. – Но было больно, и я закричал. И вошел один из тренеров-конькобежцев. Девушка. Ей был двадцать один год. Она вошла и нашла меня в таком состоянии и… Ну, скажем так, она помогла мне сбросить напряжение.

Я хмурюсь, мысленно заполняя пробелы, которые он намеренно оставляет.

– Ты что, заигрывал в раздевалке с тренером? В семнадцать? С двадцатиоднолетней?

Он кивает и берет еще пиццы, откусывая большой кусок.

– Оуэн, – шепчу я, – ты ведь знаешь, что по сути это – сексуальное насилие?

Он едва не давится пиццей.

– Нет, – говорит он, откашливаясь и оглядываясь, чтобы убедиться в том, что не привлек лишнего внимания. – Поверь мне. Все было с полным согласием.

– Ты что, не смотришь новости? – шепчу я. – Учителей постоянно арестовывают за то, что они путаются с учениками. Если ей был двадцать один год, а ты еще не достиг возраста согласия… – Я сглатываю ком в горле и стараюсь говорить как можно спокойнее. – Ты был ребенком. Это не нормально.

Оуэн вздыхает, ероша рукой волосы.

– Никогда не думал об этом так. И, честно говоря, я хотел всего, что она предлагала. Скажем так, она просто помогла мне преодолеть нервозность.

Глаза мои распахиваются. Это совсем не та история, которую я ожидала. Но чему удивляться? Оуэн красив, и я уверена, даже в семнадцать он уже был выше шести футов.

– Оуэн… – Я задыхаюсь, чувствуя головокружение.

Он качает головой.

– Мне было почти восемнадцать, Бек. Ручаюсь, у меня не было проблем с нашей разницей в возрасте.

Я облизываю губы и киваю, чтобы он продолжал.

– Что бы это ни было, – говорит он, – в моей голове щелкнул переключатель. И с тех пор мне казалось, что все это напрямую связано с моими успехами на льду. Не знаю. Просто я сбрасывал в спальне все напряжение от игр. – Он смотрит на меня затуманенными серыми глазами, грустная улыбка трогает его губы. – Знаю, я странный. Да?

– Нет, – я качаю головой, обхватывая его пальцы и нежно сжимая. – Не странный.

Я думаю о том, с каким давлением он сталкивается каждую неделю у себя на работе, и это – гораздо больше, чем стресс от зависшего компа. Мне никогда не приходило в голову, что спорт, которым он занимается, может быть отчасти ответственен за то, что ему нравится доминировать в спальне. Он хочет контролировать ситуацию так, как не может делать это на льду. Думаю, это имеет смысл.