До встречи в Бомбее

Гай сказал, что хочет почитать Айрис сказку перед сном. Мэдди кивнула; она старалась не вмешиваться, даже когда они принялись просто беседовать, хотя у нее возникли опасения, как бы Гай чего-нибудь не заподозрил, если Айрис вдруг расскажет ему, что сегодня очень долго играла у Деллы.

Впрочем, если Айрис обмолвилась об этом, за ужином он не подал вида. Гай с Мэдди вообще мало разговаривали, сидя над тарелками на темной, усыпанной листьями террасе, — так, урывками, вполголоса, о погоде, любимых книжках Айрис или сотрудниках в больнице, о чем Мэдди забывала сразу, как только слова слетали с губ. Ее мысли устремлялись к Люку: она представляла себе, каково было бы сейчас выйти из-за стола и оказаться подальше от этих мерцающих ламп и летающих москитов. Мэдди отчаянно хотелось отправиться к Люку, не задумываясь о приличиях и Гае.

Ей показалось, что она заново обрела свои незримые нити.

И нужно было только позволить им дальше управлять собой.

Когда они с Гаем пошли наверх, она строго взглянула на него и, не дожидаясь, когда он спросит, можно ли ему навестить ее, холодно сообщила, что не хочет, чтобы ее тревожили.

— И этой ночью, и следующей… Весь этот месяц, — добавила она. — Мне нужно время.

Гай не стал настаивать. Он кивнул, по-видимому понимая.

— Я готов ждать столько, сколько потребуется, — сказал он, став прежним благородным Гаем. — Мэдди, золотце мое, — он нежно поцеловал ее в лоб, — время — это всё, чего я прошу.

Глава 33

Гай получил в свое распоряжение все двадцать девять дней. А Мэдди и Люк едва не лишились возможности выкроить в них хоть минуту, чтобы остаться наедине.

Гай — вероятно, непреднамеренно — создал ситуацию, при которой Мэдди почти не удавалось куда-нибудь пойти без сопровождения. Благодаря прибывшему из Пуны персоналу у него появилось больше свободного времени, и он стремился каждый вечер приехать домой пораньше — с дежурным букетом цветов, — чтобы почитать Айрис и устроить долгий-долгий приятный-приятный ужин с Мэдди. Иногда Гай без предупреждения появлялся в школе (Мэдди заранее уведомила администрацию о предстоящем уходе, чтобы дать им время найти замену) или у Деллы, если ей случалось упомянуть, что она собирается пойти к ней вместе с Айрис. Он заявлялся «просто, чтобы поздороваться». Из-за таких непредсказуемых поступков Гая Мэдди боялась брать рикшу и отправляться в квартиру Люка так часто, как ей бы того хотелось.

Но Гай не мог находиться при ней постоянно. Ему по-прежнему приходилось делать операции. Дел в больнице хватало: бесконечные аппендэктомии[19], спленэктомии[20] и травмы, полученные на спортивных площадках и при игре в поло. К тому же Гаю было не избежать дополнительных ночных дежурств. Мэдди использовала каждый шанс, каждую минуту, каждую секунду, которую только могла, чтобы провести ее с Люком.

Он всегда ждал ее, сидя на ступенях крыльца. День ото дня его загар становился всё ярче под лучами жаркого летнего солнца, а волосы нередко были влажными после купания в море. Мэдди жила ради встреч с ним, всякий раз предвкушая, как Люк увидит ее в конце переулка, с улыбкой (той самой улыбкой!) поднимется и раскинет руки, чтобы обнять ее и прижать к себе, а потом предупредит, что на этот раз никуда не отпустит.

— Не отпускай, — отвечала Мэдди. — Пожалуйста, не надо.

Сидя каждый вечер с Гаем за ужином и ковыряясь в тарелке, она представляла, как снова окажется в постели с Люком и будет лежать, уткнув голову ему под подбородок, а он начнет водить пальцами вдоль ее позвоночника; они мокрые и запыхавшиеся, они вместе.

Мэдди очень беспокоилась о Люке. Она видела шрамы от осколков у него на груди, спине и шее и постоянно помнила, сколько он всего пережил. Иногда посредине разговора он замолкал на полуслове и морщился — в индийской жаре и хаосе разыгрались старые раны. Когда на Люка обрушивался очередной приступ, Мэдди, нежно сжимая его ладонь, не дыша и не отрываясь, смотрела в его искаженное страданием любимое лицо, пока боль не отступала. А после целовала его, терзаясь из-за того, что больше ничего не может сделать.

Мэдди не позволяла себе засыпать, когда они были вместе. И какой бы усталой ни была (а она была вымотана до предела), всегда следила за временем. А Люк иногда засыпал, и тогда она ложилась с ним рядом на подушку, смотрела, как подергиваются во сне его веки, представляла, что ему снится, вздрагивала, когда вздрагивал он — если вдалеке слышался звук выхлопа или взрывался фейерверк, с ужасом понимая, что он снова там, в прошлом, в окопах, куда ей было не попасть.

— Я будто только что оттуда, — сказал он ей на одном из первых свиданий. — И мне кажется, всё это еще продолжается. Не верится, что война закончилась, особенно здесь. Я постоянно думаю о Ричмонде, о реке, о спокойствии…

— К лету мы вернемся, — заверила его Мэдди, злясь, что бесконечно длящееся настоящее лишало ее слова смысла. — Я бы с радостью уехала прямо завтра.

— Интересно, что подумает об этом Айрис, — криво улыбнулся Люк.

На этот вопрос у Мэдди не было ответа.

Сначала никто из них не знал, что сказать малышке.