До встречи в раю

— Фу, что вы понапридумали! — замахал руками доктор. — Конечно, они не совсем новые, но не с мертвого же. Я бы вам дал другие, уважаемый Автандил, но у меня нет. Честное слово. Такие трудности со снабжением, если б вы только знали.

— Меня это абсолютно не интересует. Нервнобольного такие аспекты не должны интересовать.

— Судя по вашим словам, вы имеете нестандартные жизненные ориентиры, цели… Ведь человек — не просто слабомыслящая клетчатка с выраженной функцией пожирания. Ведь, что бы ни говорили о смысле жизни, понятие сие вовсе не размыто. Франкл, бывший сторонник доктора Фрейда, после пребывания в концлагере вывел три группы ценностей: созидательные — когда ты радуешься своему труду; далее, удовлетворение от ощущения каждого мига жизни и способность к интенсивному переживанию в любом деле, ситуации и, наконец, счастье борьбы, преодоление трудностей, своих слабостей…

Неожиданно Автандил расхохотался.

— Идеалов нет, — выплеснул Цуладзе. — Отсутствие идеалов — вот идеал. Смысла жизни тоже нет. Его смысл — в отсутствии смысла. Все отрицает все. Это закон. Хотя законы тоже не нужны. Это хоть вам понятно? Ну ладно, — уже примирительно произнес Автандил и, похлопав доктора по плечу, сел на стул. — Недостаток ума еще ничего не означает…

— Ну а теперь послушайте меня. — Шрамм подался вперед, на губах его появилась саркастическая улыбка. Он стал говорить, словно отвешивая каждое слово: — Вы умрете в этих стенах. С возрастом ваша болезнь — паранойяльная шизофрения — будет прогрессировать. Вы сможете не без любопытства наблюдать у себя учащение аффективно-бредовых приступов, не менее интересны будут чередующиеся галлюцинации. Все более вы будете уходить, замыкаться в своем иллюзорном мире, в котором будете считать себя непризнанным гением, полководцем, а может, вождем индейцев.

И вдруг Автандил, слушавший молча, оскалил зубы, подскочил, будто подброшенный пружиной, молниеносно сорвал с докторского носа очки, потряс ими в воздухе, швырнул на пол и тут же с хрустом раздавил.

Иосиф Георгиевич закричал, замахал руками, но Автандил уже стоял счастливым истуканом, со скрещенными на груди руками.

На шум прибежала Аделаида Оскаровна с расширенными от ужаса глазами. Ее взору предстал задыхающийся от гнева доктор, он держал расплющенные очки, напоминавшие маленький сломанный велосипедик.

— В смирительную рубашку мерзавца! На сутки! И атропину ему в задницу! Или лучше пирогеналу — 1000 МПД!

Аделаида с трепетом выслушала этот крик, против обыкновения ничего не уточнила, выскочила из кабинета, коря себя за то, что оставила доктора наедине с больным. Через минуту появились дюжие санитары — братья Иван и Степан.

— Вязать, вязать его! — крикнул доктор, подслеповато щурясь. Без очков он сильно смахивал на вождя революции Л. Д. Троцкого.

Братья кивнули чугунными подбородками и, засучивая рукава, радостно набросились на больного.

Под вечер доктор неожиданно для себя напился. Он открыл шкаф, достал оттуда градуированный «пузатик» со спиртом, разбавил водой, залпом выпил и тут же захмелел. «Мои губы расползаются в дурашливую ухмылку, — подумал доктор и почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. — Черт побери, да это же Аделаида Оскаровна! Собственной персоной! Как это она вошла, ведь я дверь закрыл на ключ?» — пьяно удивился он.

— Иосиф Георгиевич, — молвила женщина, — я увидела, что у вас горит свет…

— И многозначительная пауза, — хохотнул доктор. — Какая же ты смешная!..

— Хотите, я вам принесу поужинать?

— Хочу, — сказал доктор.

Она приоткрыла дверь, и появился с подносом Юра — самый молоденький санитар. «Юра — сирота, ни квартиры, ни черта». Как показалось Иосифу Георгиевичу, ужин был водружен на стол с излишней театральностью.

— Кушайте. Приятного аппетита, — сказала Аделаида Оскаровна.

— Какая-то вы сегодня не такая!

И действительно, даже с поправкой на пьяное преувеличение Ада была сегодня хороша. Она зачесала назад волосы, приоткрыв свои чудные маленькие ушки, крупно, но не броско подкрасила губы, навела глаза, которые, впрочем, по своей чувственной и энергетической силе в том не нуждались. И смотрела она тоже по-особенному: тревожно и вопросительно. Яркие пятна губ и глаз. Чужое, незнакомое лицо.

Не спросив разрешения, она сняла белый халат, впрочем, уже расстегнутый, бросила его на спинку стула, оставшись в коротком легком платье бледно-розового цвета. Доктор никогда не видел ее в платье — все время в безукоризненно белом халате. Необычайно привлекательное одеяние приоткрывало крупные круглые коленки и довольно тугие ляжки. «Ей, кажется, где-то около сорока», — подумал Иосиф Георгиевич, остановив взгляд на смелом вырезе на ее груди. Аделаиду сегодня явно подменили. «И сиськи у нее ничего, — с пьяной бесцеремонностью оценил доктор. — Ох уж эти белые халаты на женщинах! Один их вид стерилизует мужчин!» — еще более развязно заключил он.

Аделаида присела на край стула, свела коленки.

«Сейчас или никогда!..»

Он кашлянул, зажмурился, как кот, и бухнул:

— Раздевайся!