До встречи в раю

Тут еще ко всему ввалились телевизионщики: Фывапка с потухшей сигаретой в руках, всклокоченные волосы странным образом сбиты набок, джинсы в пятнах. Сидоров дышал тяжело, словно несколько километров бежал вслед за наступающими.

— Мы только что из боя! — гордо сообщил он, подтвердив догадку командира. — Отряды Кара-Огая вышибли фундаменталов из города.

— Так что вы от меня хотите? — спросил Лаврентьев, мрачно уставившись на грязную девушку.

Фывап не выдержала взгляда, суетливо посмотрела в сторону Сидорова. Тот быстренько перевел вопрос.

— Мы хотим узнать ваши прогнозы насчет сложившейся ситуации в республике. Не кажется ли вам, что Россия прочно увязает в новом Афганистане?

— Я не Глоба, чтобы прогнозировать. А что касается войны, в которой мы не участники, то она рано или поздно закончится миром. Вас интересует, когда это случится? Я не знаю. Но точно не через месяц и не через год. Что же касается второго вопроса — не кажется, хотя бы потому, что в любой момент мы можем уйти, наплевав на свои стратегические интересы в этом регионе. Россия не граничит с республикой в отличие от былой ситуации, когда Афганистан примыкал непосредственно к Союзу. И мы всегда можем сесть на танки и уехать. Хотя нам и будут плевать в спину, и в первую очередь русские.

Вошла Ольга с двумя чашками чая. Лаврентьев тут же распорядился угостить телевизионщиков.

— Если бы вы были президентом этой республики, что бы вы сделали в первую очередь?

— Если бы да кабы… — хмыкнул Лаврентьев. — Если б у бабушки была борода, то она была бы дедушкой и сама бы женилась на бабушке.

— Не очень понятно, — признался Сидоров, не став переводить.

— Мне тоже. Но надеюсь как-нибудь разобраться.

— У вас угнали три танка. Мы знаем про вооруженный инцидент на мосту. Скажите, это правда, что вы поклялись уничтожить оставшиеся танки? — продолжал допытываться Сидоров, аккуратно переводя каждое слово американки.

— Неправда. Ритуальных заклинаний над костром не было. И вообще, у военных принято клясться один раз — на присяге, а потом следовать ей всю жизнь. Вы понимаете, я веду речь о людях порядочных… Насчет танков же дело обстоит так: я дал ровно сутки, после чего, как и полагается, уничтожу их, используя все имеющиеся у меня средства.

— Пока мы здесь работали, у нас сложилось впечатление, что вы жесткий, э-э… непредсказуемый и… грубый человек. Но теперь думаем по-другому. Вы, оказывается, можете нравиться людям. — Фывап кокетливо улыбнулась.

— Я не девушка, чтобы нравиться, а командир полка. В вашей Америке командиров полков, наверное, тоже оценивают не по количеству улыбочек, а по умению командовать. Впрочем, вы женщина и мыслите по-своему.

— Вы боитесь смерти? — почему-то вкрадчиво спросил Сидоров.

— Не боится смерти только самоубийца, и то, как принято считать, в последнее мгновение ему хочется вернуться, но уже поздно. В Афганистане в нашем полку солдат выстрелил себе в грудь: не вынес жестокости жизни. Умирая, он умолял спасти его… А в общем-то, со смертью свыкаешься: сегодня — его, завтра — тебя… Ты сама-то как, страшно?

— Боюсь, — призналась Фывап, — особенно когда по небу летят эти снаряды…

— Мины, — уточнил при переводе Сидоров.

— А чего вы больше всего боитесь? Только не говорите, что командир полка не должен ничего бояться.

— Командир полка, который ничего не боится или, скажем, не опасается, — самоуверенный болван. Что же касается меня, то больше всего я боюсь потерь среди подчиненных мне офицеров и прапорщиков. Как единоначальник, я отвечаю за их души. Их жизни в моих руках. И если я отдам неумный приказ и в результате кто-то погибнет, виноват буду я. Идиотские приказы пишутся кровью подчиненных.

— Это понятно, — кивнул Сидоров. — А объясните, пожалуйста, для какой цели за вашим штабом соорудили гору из стреляных гильз? Даже цемент использовали, чтобы скрепить.

— А-а, это прапорщики учудили. Они фотографируются на этой горе, — пояснил Лаврентьев.

— Странное занятие…

— Ничего особенного. Мои прапора — большие оригиналы. Вы бы лучше с ними поговорили — они ближе к жизни.

— Фывап сказала, — перевел ответ Сидоров, — что имидж, который сложился у нас, не вполне будет соответствовать…

— Переводи дословно! — сурово потребовал Лаврентьев. — А то камеру заберу. И не махлюй, у меня диплом переводчика английского языка.

Сидоров торопливо перевел ответ Лаврентьева, нахмурился, стал озвучивать слова американки:

— В общем, она говорит, что ваш имидж…

— Да не имидж, а образ! По-русски не можешь… — перебил Лаврентьев.

— Да, этот самый образ, — послушно поправился Сидоров, — значит, человека, который с чисто русской душой, несколько неуклюжий, трагичный и вместе с тем с необузданной опасной силой. Странно и неожиданно, что он здесь, в воюющем мусульманском мире, что-то выжидает, переживает…

— Все ясно: белый медведь на крайнем юге, — подвел Лаврентьев итог мучительному переводу. — Спасибо. На этом все.

— Last question, last question! — закричала Фывап, тряся руками.