До второго потопа

Уваров прибыл в Гродно утром 21 июня 1941 года. Была суббота, но управление работало без выходных. Он доложился о прибытии начальнику управления, познакомился с сотрудниками отдела, в котором ему предстояло работать. На понедельник была назначена передача дел ему от Федора Добровольского, который год назад прибыл сюда из Ленинграда, а теперь отправлялся в Петрозаводск, работать по финнам, активно засылавшим агентуру на нашу территорию. Федор был ровесником Уварову. Он окончил ленинградский университет, хорошо знал немецкий. В Гродно завербовал нескольких агентов-групповодов для выявления немецких шпионских сетей. Этих людей и должен был получить на связь Виктор.

Глядя на Федора, Уваров думал, что тот, должно быть хороший оперативник. Высокий, спортивного телосложения, с мужественным лицом, живым взглядом и постоянной улыбкой на устах, он привлекал к себе людей. Речь его была быстрой и напористой, манера поведения обаятельной. Добровольский происходил из профессорской семьи, принявшей Октябрьскую революцию как неизбежный этап в истории России. Отец Федора преподавал на философском факультете университета и репрессии тридцатых годов его обошли. Мать работала реставратором в запасниках Эрмитажа.

Обсуждая передачу дел, познакомились поближе, и Федор пригласил Уварова к себе в общежитие на чашку чая. Днем Уваров бродил по городу, любуясь его красотой. Архитектура Гродно вобрала в себя историю разных народов и верований. То, что Гродно находился под польской оккупацией, сыграло для его облика положительную роль. Здесь не было разрушенных и заброшенных храмов, никто не издевался над святынями в ходе антирелигиозных кампаний. Словно в волны истории окунулся Виктор, любуясь красотой Покровской церкви, Бернардинского костела, Бригитского монастыря и других храмов. Во главе города, на холме, стоял величественный Королевский дворец, словно пришелец из эпохи средневековой Европы, собравший вокруг себя выходцев из разных времен и племен.

К Добровольскому он пришел, когда уже стемнело. Общежитие НКВД располагалось в центре, неподалеку от управления, в келейном здании бывшего католического монастыря. Оно было окружено старинным парком и казалось, таило в своих стенах тайны времени. За окном маленькой комнаты Добровольского, украшенной лишь деревянной кроватью и платяным шкафом, слышался шелест платанов. Теплый ветерок приносил запах свежей зелени и ночных цветов. Лето поднималось к своей вершинке и щедро дарило миру свою красоту.

Федор принес из общей кухни фаянсовый чайник, достал связку бубликов и они сели чаевничать.

– Ну, как впечатления от Гродно? – начал разговор Добровольский.

– Город потрясающий, я таких не видел. Храмы такие красивые, глаз не оторвать. Наш Арзамас, может, ему и не уступил бы раньше. Но сейчас много зданий захирело.

– Храмы?

– Да, храмов было больше трех десятков, а сейчас осталось несколько.

Федору было понятно, о чем говорит гость, но, расспрашивать о подробностях было не принято.

– Но в целом мне здесь как-то не по себе – продолжал Уваров – и город, и люди и атмосфера. Все непривычное.

– Понятное дело – улыбнулся Добровольский – я тоже первое время привыкал, когда меня сюда прислали. Начнем с того, что здесь много поляков. У них свой уклад жизни, к тому же они католики, а это много значит. Местные белорусы тоже не все православные, больше униатов. Это накладывает отпечаток. Ксендзы их настраивают против советской власти. Бывает, запугивают. К тому же, в городе очень много еврейского населения. Они сейчас чувствуют себя лучше, чем под панами. Те евреев страшно не любят. Вообще, честно говоря, поляки никого, кроме себя, не любят. Они к другим нациям относятся погано. Особенно к нам и к немцам. А с хохлами настолько беспощадны, что слов нет. Сам понимаешь, поляки нас освободителями не считают. Зато считают эту территорию своей принадлежностью, хотя по истории она кому только не принадлежала. Но паны этого знать не желают. Вот и эмигрантское правительство из Лондона во всю забрасывает сюда агентуру. Так что здесь интересно.

– Может быть. Но меня что-то здесь гнетет. Какое-то нехорошее предчувствие. На мне, наверное, написано, что я русский. Смотрят косо, чуть что – замолкают. Такое впечатление, что в воздухе пахнет грозой.

– Охотно с тобой соглашусь, есть от чего такому чувству появиться. За Неманом немецких частей не пересчитать. Лазутчики оттуда ползут без конца. А это о чем-то говорит.

– Думаешь, готовятся?

– Уверен. Нападут.

– Откуда такая уверенность?