До второго потопа

Пришла пора думать о весенних работах. Дмитрий Булай ломал голову о том, что делать, когда начнется весенняя страда. Он знал, что окояновская МТС сильно поубавила в кадрах и технике. Новые трактора забрали на фронт вместе с трактористами, а стареньких на весь район никак не хватит. Понаведался Дмитрий Степанович в райком, где осталось всего четыре человека партийных начальников, из которых он хорошо знал Толю Мокшина. Толя был молодой мужик в призывном возрасте, но с грыжей, которую заработал еще на строительстве Магнитки. Теперь он заправлял сельхозотделом, состоявшим из него самого да инструктора Нюрки Дорониной, голосистой и проворной бабы, умевшей находить общий язык с председателями колхозов. Толя по старой дружбе нашептал Булаю придушенным голосом, что «наверху» к весне готовятся и планируют бросить на район кое-какую технику. Толком он объяснить ничего не смог, но Дмитрий Степанович понял, что может быть, на недельку пришлют гусеничные тягачи с арзамасских курсов военмехов. Две-три таких машины сильно выручили бы колхозников. А без тракторов землю уже не поднять. Угодья теперь стали куда больше, да и лучшие руки из села взяты.

В последних лучах неяркого мартовского заката Булай шел по узенькой тропке в правление и думал о своем.

От сыновей с фронта вестей не было. Закружила военная пурга их обоих. Толик перестал подавать весточки с первых дней войны. Видно перемолотили немцы его воинскую часть в Белоруссии в самом начале и где он теперь, жив или мертв – неизвестно. Тогда пропадали целые армии и от многих солдат даже следов не осталось. Севка же частенько писал до самого Нового года. Он ласковый теленок, к родителям всегда тянулся. В последнем письме намекнул, что готовится наступление. Наступление и на самом деле на Рождество грянуло, но с тех пор сынок замолчал. Жив ли, нет ли, тоже неизвестно. Дмитрий горестно вздохнул. Длинную жизнь он прожил, всякого повидал и не спешил хоронить сыновей. Убеждал себя, что оба со временем объявятся. Война много чудес являет. Порой возвращаются даже те, на кого похоронки получены. А на Толика с Севкой, слава Богу, ничего такого не приходило. Объявятся еще… Но вот жена совсем высохла от тоски. Анна сильно изменилась с тех пор, как пропали сыновья. Она стала замкнутой и молчаливой. Могла часами сидеть, глядя в одну точку. Утром, еще до света, сползала с постели и сразу вставала на колени перед образами. Молилась истово, подолгу. Днем молча возилась со скотиной, хотя раньше всегда занимала себя ласковыми разговорами с коровой и козами. Теперь замолкла. Потом перед сном снова молилась и тихо укладывалась в постель. Дмитрий чувствовал, что она подолгу не спит, но не пытался ее расшевелить. Он знал свою жену, она замыкалась глубоко и надолго. Булай тоже постоянно просил Богородицу о том, чтобы опустила свой защитный омофор над его сыновьями. Просил горячо, со слезами.

В маленьком поселке оплакали уж не одного погибшего. Всего полгода шла война, а уж четверых его жителей не стало на свете. Сколько же еще заплатят жизнями за изгнание врага со своей земли? Ведь фашист только чуть отброшен от Москвы.

В правлении было полутемно и накурено. Потрескивали поленья в печке-голландке, тускло светила семилинейная керосиновая лампа, мужики чадили козьими ножками, кашляли от едкого местного горлодера, неспешно обсуждали новости с фронта. Всего собралось семь человек. Все пожилые, покоробленные непосильной работой, с узловатыми, натруженными руками. В полумраке вместе с огоньками цыгарок поблескивали их глаза.

«Вот и весь трудовой фронт» – подумал Булай. «Ну, еще баб с десяток наберем на крайний случай, да подростков с полдюжины. А работы ведь невпроворот»

– Ну, что тыловики – начал Булай, поздоровавшись с каждым за руку – будем про весну говорить?

– Погутарим, конечно, Дмитрий Степаныч – отвечал старик Коробков – куды деваться. Весна придет и нас запряжет.

– Боюсь, райком план спустит как в прошлом году. И что делать будем? У нас на такой план ни силенок, ни лошаденок сейчас нет. А меньшего плана ждать не приходится. Видишь, война какая идет.

Мужики молчали, попыхивая самокрутками. Дым в избе стоял непроглядный.

– И что тут поделаешь – начал скрипучим голосом Матвей Гусаров – как скажут, так и будет. Нам-то чего выбирать?

– Нам с тобой, Матвей Петрович, работу делить надо: кто что делать будет. Вот и давай совет держать. Семена, слава Богу, в прошлом году запасли, уже хорошо. А с тягловой силой беда. Был я намедни в райкоме, разведывал, как чего. Приедут ближе к Пасхе, посмотрят наши угодья, да и решат, какую помощь дать. Вроде в МТС пригонят пару тракторишек из военных фондов. Глядишь, и нам сколь – нибудь помогут. Ну, а что не помогут будем делить между собой. Производство снижать нельзя. Наши дети на фронте голодают.

– Это правда – снова заскрипел Матвей. Только чую я, этой весной последние силы на земле отдам. Кончаются они.

– Все мы на пределе, Матвей. У всех жилы трещат. Такая у нас, видно, судьба.

– Что, опять про грехи наши перед Господом Богом начинаешь?