— Да нет, — сказал Брэндон, — в первый раз, когда это случилось, в самый первый, я думал, почему просто не бросить мяч и не уйти с поля? А потом решил, зачем это я буду делать то, чего они и добиваются? Второй раз я подумал: ну вот, опять, и чуточку поторопился с передачей. В третий раз я решил, что больше не поддамся, показал им парочку трюков и с двадцати пяти метров попал в штангу, — Брэндон непринуждённо улыбнулся.
— Расскажи Даффи, что рассказывал мне.
— Да что там ещё рассказывать. Я сидел в пабе, там был этот чудак, ну и он попробовал меня зацепить.
— Зацепить?
— Ну да, совал мне пару сотен. Потом-то, когда понял, что я не интересуюсь, он деньги припрятал.
— Расскажите с самого начала. Всё, что можете припомнить.
— Ну, как я уже сказал, сижу я в пабе…
— В «Альбионе», — ввернул Джимми Листер.
— В «Альбионе», да, пью пиво, закусываю, тут подходит этот тип. Я, говорит, видел, как ты играешь, можно тебя угостить? Я привык выпивать по пинте — вы уж простите, босс, — ну я и говорю, что ж, я не прочь. Ну вот, стали мы говорить о команде, об игре, о том о сём, и тут он говорит, что у него есть для меня предложение. Если б он так прямо и не сказал: «предложение», я бы, может, даже и не понял, уж больно хитро он действовал.
— Что он говорил?
— Говорил, что я в команде — звезда, трали-вали и всё такое прочее, и про то, что будет, если «Атлетик» вылетит из дивизиона, а я говорю, мы не вылетим, мы ещё как останемся. Тут он говорит, мне, дескать, нравится твой настрой, да и другим людям он тоже понравится. Я его спрашиваю, это вы о чём, а он говорит, слушай, сынок, у тебя же вроде как контракт — насколько — на два, на три года? Я отвечаю: осталось ещё три. А он говорит, сам посуди: если «Атлетик» не вылетит, значит, и ты будешь в команде, верно? Верно, говорю.
— Сказал что?
— Сказал, что джентльмен, которого он представляет, охотно готов сделать вложение в талантливого футболиста. В смысле, в меня.
— Хорошенькое дело, — сказал Даффи.
— Не такое уж хорошенькое, — сказал Брэндон.
— Я имею в виду, хитро обделанное.
— Не так уж хитро, раз я его прогнал.
— Теперь, Брэндон, расскажи, как выглядел этот тип.
— Ох, да ведь я и не знаю. Ну, такой, обыкновенный.
— Молодой, старый, маленький, рослый, одет хорошо или так себе?
— Вроде как невысокий, то есть вашего, примерно, роста; в возрасте уже, где-то под пятьдесят; худющий, но опрятный такой, в макинтоше. Ну, я ему говорю, иди ты, он и пошёл.
— Как он говорил?
— Нормально. Не заикался, ничего.
— Какого цвета глаза?
— Я на такие вещи внимания не обращаю.
— Волосы?
— Да.
— Что «да»?
— Да, у него были волосы. Он не был лысый. Послушайте, мне жаль, но я его плохо помню. Я ел пирожки. И потом, знаете… — он помедлил, озорно улыбаясь, словно не был уверен, говорить или нет, — вы, белые, все на одно лицо.
Вечером Даффи с Дэнни Мэтсоном сидели в фургоне возле входа в «Логово рыцарей» и смотрели на множество белых людей, которые все были на одно лицо. Они были на одно лицо потому, что среди них не было того единственного лица, которое ждали Даффи и Дэнни. Там были низенькие девушки и девушки рослые, перезрелые матроны и совсем юные девицы, девушки с декольте до пупа и девушки в немыслимых накидках, похожих на полиэтиленовый чехол, в который была укутана машина у дома мистера Джойса; но среди них не было Денизы.
Прождав несколько часов, Даффи решил, что она могла пройти внутрь ещё до того, как они подъехали. Он направился ко входу в «Логово», припоминая полученное от Дэнни несовершенное описание: Дениза, чёрные волосы, чёрное платье, выставляет напоказ свои прелести, танцует очень близко к партнёру, болтается там и сям, прогоняет других девушек, собирается уйти с вами, ждёт, пока вы подгоните машину, потом смывается. Что ж, кто-нибудь да узнает её по этому описанию.