Добердо

— Видишь ли, господин лейтенант, это можно будет определить только тогда, когда мы дойдем до конца Зари. Если оттуда свернем опять налево, то, очевидно, направимся в Сельц или на Монте-Косич, а может быть, куда-нибудь и в другое место.

— Оттуда нас могут повернуть и на Клару тоже, — заметил, козыряя, Гаал.

Бурые выступы Зари скоро остались позади. Тени гор окутали нас сумерками, и только изредка сквозь расщелины неожиданно пробивались лучи заходящего солнца.

На одном из поворотов Гаал указал мне на маленький лесок:

— Видите эти деревья? Это апельсиновая и фиговая роща, а за ней — отсюда не видно — под самой горой роскошная вилла. Летом здесь сущий рай. Во время третьего ишонзовского боя одна графиня из Лайбаха открыла здесь госпиталь. Итальянские летчики не любят и не доверяют Красному Кресту. Как где увидят Красный Крест, обязательно сбросят бомбу.

Мой отряд шел в хвосте второй роты. Ряды уже давно сбились с ноги, строй сломался, и солдаты шли вольно. Спешить было некуда: до ходов сообщения осталось всего два километра, а там нельзя было показываться до наступления полной темноты.

Я оставил отряд на Шпица и пошел разыскивать Арнольда, предупредив, чтобы в случае надобности меня искали в его роте.

В рядах второй роты мелькнуло лицо солдата, показавшееся мне знакомым. Я присмотрелся. Где я видел этого высокого, статного капрала с густыми свисающими усами? Почувствовав мой взгляд, капрал невольно подтянулся, и я сразу узнал его: это был капрал Хусар, тот самый капрал, который «не посчитается» с тем, что я только лейтенант, для него я прежде всего господин. «За господ», — ведь это он сказал. Гм… за господ министров.

Разыскивая Арнольда, я вспоминал пленных итальянцев и их взгляды, в которых сочувствие мешалось со злорадством, взгляды людей, вышедших целыми из испытания. И странное беспокойство опало мое сердце, наполнив его тревогой. До сих пор я сознательно не хотел анализировать свои чувства и подвергать критике свое отношение к войне.

«О войне нечего думать, войну надо делать, раз уж мы втянуты в нее».

Да, раз уж мы втянуты. Мы вошли в нее достаточно глубоко, и вот я опять на фронте, на знаменитом кровавом Добердо. Завтра итальянцы могут начать пятый ишонзовский бой. Итальянская артиллерия начнет бешеную подготовку, дни и ночи будет греметь, рвать и кружить над нашими окопами. Роты и взводы спрячутся в глубоких пещерах-кавернах. Снаряды будут рваться над гротами и кавернами, сотрясая их каменные своды. Воздух наполнится газами от разрывов, стопами и проклятьями раненых, воем и плачем умалишенных. Потом все сразу умолкнет, и мы, вырвавшись из каменных мешков, с безумными глазами, со штыками наперевес, заорем «райта» и бросимся друг на друга….

Я остановился и вытер влажный лоб. Мимо меня непрерывным потоком шли солдаты. Тихий говор, звяканье алюминиевых фляжек и скрип ремней сливались в характерный для похода заглушенный шум.

Чья-то рука легла на мое плечо. Это был Арнольд, уже искавший меня.

— Ну, как тебе нравится экскурсия, мой друг? — спросил он с искусственным оживлением.

По левой обочине шоссе тянулась тропинка; Арнольд свернул на нее. Я вслушивался в монотонный шум проходящей колонны.

— Не думай, что у меня плохое настроение потому, что мы идем на передовую линию. Я ведь даже не знаю, куда мы идем, — сказал я вместо ответа.

— В этом нет ничего удивительного, — кивнул Арнольд, и я почувствовал, что он понимает меня.

Я рассказал ему о своей встрече с пленными, о Лаитоше. Арнольд сжал губы, и голова его ушла в плечи. Он шел ровным, упругим шагом спортсмена. Меня взволновал разговор, и шаг мой был неровен и сбивчив, я то останавливался, то спешил, но Арнольд ни на секунду не выпадал из взятого ритма. Посасывая свою короткую деревянную трубку, он внимательно слушал меня, одобрительно хмыкал и поощрял теплым дружеским взглядом.

— Идут, идут… — сказал я почти печально. — И мы с тобой, мы, которым полагалось бы лучше разбираться в происходящем, тоже идем.

— Тебе не кажется иногда, что все это похоже на грандиозный спектакль? Мы — статисты, масса. Мы иногда пробегаем через ярко освещенную сцену, где ревет оркестр, стреляем, орем, а потом — марш за кулисы.

— А сегодняшние пленные? — спросил я.

В эту секунду, как бы в подтверждение слов Арнольда, со стороны итальянцев дерзко поднялся и скользнул по темнеющему небу ослепительный луч прожектора. Арнольд взглянул на небо и сказал:

— Те уже сыграли свои роли, это статисты, сошедшие со сцены. А мы идем, чтобы участвовать в спектакле. Сегодня наш выход.

— Кровавая мистерия.

Мы замолчали. Мне не хотелось углублять свое неуместное сравнение. Арнольд, видимо, думая о чем-то другом, шел погруженный в свои мысли.

Батальон растянулся, ряды рассыпались, но в этом беспорядке я заметил какую-то закономерность.

— Что случилось? — спросил я Арнольда. — Почему такой беспорядок?