Добердо

— …За господ, — произнес голос солдата, молчавшего до сих нор.

Арнольд вздрогнул и заметно побледнел.

— Оставайся здесь, пока я тебя не позову, — шепнул он.

Прежде чем я успел что-нибудь предпринять, он стремительно выскочил из-за камня.

— Что тут за разговоры? — послышался его грозный оклик. — Как стоишь? Смирно! Так тебе словачка понадобилась? А присягу забыл? «В огонь, в воду, на смерть пойду за верховного командующего, короля и императора Франца-Иосифа!» А ты что говоришь? За господ? За каких господ? Кто это сказал? Ну?

Тишина. Из своего убежища я вижу только спины трех рослых солдат. Один из них — унтер-офицер, это он сказал про господ. Солдаты стоят испуганные, оторопевшие, а перед ними, лицом ко мне, в бешеном исступлении обер-лейтенант, на его поясе открытая кобура двенадцатизарядного штеера. На поясах солдат короткие штыки.

— Разрешите доложить, господин обер-лейтенант, — заговорил унтер-офицер, — мы тут… по своей надобности… на прогулке… между собой разговаривали.

— Между собой, на прогулке? О чем разговаривали?

— Про домашних говорили, господин обер-лейтенант, про семью, про страдания… Вот тут землячок повстречался, только прибыл с маршевым батальоном, неопытный в здешних делах, так мы ему объясняли, какой это проклятый фронт Добердо.

— Проклятый фронт?

— Прошу прощения, господин обер-лейтенант, верно, не из легких. Но ничего не поделаешь, надо терпеть, раз приказ есть.

— Ну, ладно, — сказал Арнольд, вдруг изменив тон, и улыбнулся.

Он достал из верхнего кармана кителя бумажник и вынул из него три банкнота.

— Ну, подойдите поближе. Нате вам, старички фронтовики, отправляйтесь в кантин[6] и выпейте по кружке холодного пива. И не болтать лишнего!

— За здоровье господина обер-лейтенанта, — сказал один из солдат, отдавая честь.

— Покорно благодарим.

— Вы двое идите, а ты, унтер, останься.

Двое солдат стремительно ринулись к спуску. Унтер-офицер стоял неподвижно.

— Из какой роты? — спросил Арнольд.

— Из третьей, господина лейтенанта Дортенберга.

— Фамилия?

— Габор Хусар, капрал.

— Ты меня знаешь?

— Так точно, господин обер-лейтенант.

— Давно на Добердо?

— Четыре месяца, господин обер-лейтенант.

— Значит, в последних двух ишонзовских боях участвовал?

— Так точно, господин обер-лейтенант.

Арнольд погрозил солдату нальцем.

— Я ничего не слышал я никого не видел, но тебе, унтер-офицеру, должно быть стыдно.

— Господин обер-лейтенант…

— Брось, — махнул рукой Арнольд.

— Служба очень тяжелая, господин обер-лейтенант.

— Так, говоришь, за господ?

— Я разумел господ министров, господин обер-лейтенант.

Арнольд громко рассмеялся.

— Хитрец! Ведь ты не перед полевым судом, чего же изворачиваешься? Ладно, можешь идти.

Унтер помчался, как зверь, выпущенный из клетки, его подкованные бутсы подымали облака мелкой каменной пыли. Арнольд застегнул кобуру и позвал меня.

— Слышал? Вот ответ на вопрос «за что».

В эту секунду снизу до нас донесся веселый призыв трубача и запели сирены. Мы взглянули на шоссе: из-за поворота один за другим выплыли пять автомобилей. Золоченые воротники, высокие штабные фуражки, лампасы, дамы в серых дорожных костюмах с весело развевающимися вуалями.

— Дамы? Здесь?!

— И господа, — сказал Арнольд. — Настоящие господа, штабные, высшее начальство. Да, много есть господ, за которых приходится страдать нашему унтеру. Его королевское высочество, господа генералы… впрочем… не только они, полковники тоже господа, так же как и капитаны. А чем не господа лейтенанты? Все господа, и все одинаковые виновники войны.

— Прости, Арнольд, я отказываюсь отвечать за это дело, я его не вызывал и не хотел, нет, нет, — закричал я взволнованно. — Я не хотел, понимаешь?

Едкий смех Арнольда остановил мое многословие.

— О Тиби, не так-то легко отказаться, как ты думаешь. Никто с твоими декларациями считаться не будет. Это, брат, не пройдет.

— Кто, кто не будет считаться? — спросил я недоуменно.

— Ну, например, этот унтер-офицер и его приятели, они не посчитаются, да, да, будь уверен.

Автомобили давно уже исчезли, и сигнал трубача послышался где-то в стороне лагеря. Сирены хором запели.

Медленно спустившись с кручи, погруженные в свои мысли, возвращались мы в лагерь.

Монте-Клара

Пока мы были на скале, веселье в офицерском собрании развернулось вовсю. Обед уже давно кончился, но цыгане только сейчас взялись по-настоящему за смычки. Некоторые офицеры уже перепились, и денщики с почтительной снисходительностью провожали их домой, многие совсем осоловели, так что офицерский барак напоминал лазарет после газовой атаки.