Добрая, злая

– А знаешь, почему я тебе так сказал? От зависти! Потому что мне самому, когда начинал, нисколько противно не было! Молодой был, резвый! У меня на фирме тоже есть один такой, молодой-начинающий… С него, собственно, у меня все это и началось… Пришла секретарша и говорит – звонили, мол, из другого города родственники этого начинающего, просили домой отпустить, с матерью проститься. Мать у него дома помирала, понимаешь?! Ну, я позвал его к себе, то да се, сочувствую, мол, поезжай… А он в друг на меня глаза выпучил и говорит: что вы, я ж не могу! У нас же на завтра, говорит, презентация назначена! Мне, говорит, интересы фирмы дороже… И пялится на меня так преданно, глазами ест… Вот тут меня и шибануло по темечку! Смотрю на него, ничего толком сказать не могу… А что я ему мог сказать, ничего и не мог, потому что права не имел! Я ведь… Я так же, по сути, своих родителей бросил… Представляешь, восемь лет сюда ни разу не приезжал! Ну, деньги отправлял, конечно… А что – деньги? Они их и не тратили, вон, после похорон в ящике стола сберкнижку нашел, они их исправно на мое имя клали. А ехать сюда – всего-то три часа на машине!

Он резко вдохнул в себя воздух, сглотнул трудно, глянул на нее исподлобья. Она сидела ни жива ни мертва, зажав ладони меж коленками, но взгляд не отвела, лишь чуть головой кивнула – продолжай, мол, я слушаю…

– Ну вот, стало быть, с того самого дня меня и начало колбасить… Так вдруг все раздражать начало! И работа, и дом, и семья… Куда ни сунусь – нигде мне места для жизни нет, один целлофан по ушам ездит…

– Ну, так уж и нигде… А дети? Дети у тебя есть?

– Нет. Детей у меня нет. Жена детей рожать отказалась, побоялась шикарную фигуру испортить. Она, знаешь ли, мечтает стать иконой стиля… Меня прямо оторопь берет, когда она начинает про эту икону толковать! И по телевизору сейчас все время талдычат: такая-то, мол, женщина – икона стиля… Как у них вообще язык поворачивается, не понимаю? Молиться, что ль, предлагают на дорогие тряпки? В общем, стал я потихоньку от всего этого сюда сбегать… Живу здесь денька по два, пока не оклемаюсь. А потом обратно. А вчера вдруг понял – не могу больше. Всю ночь не спал… Что мне теперь делать-то, а?

– Не знаю, Иван. Наверное, надо и дальше как-то… истину свою искать. Хоть и в полном одиночестве.

– Че-го? О какой такой истине толкуешь, ты, чертенок малолетний?

– Да о такой. Как писал Пастернак в «Докторе Живаго», истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно. Наверное, ты в своем окружении теперь такой и есть – одиночка. Только истину еще не нашел. И порвать со всеми не успел.

Она и сама отчаянно удивилась, откуда вдруг из памяти выплыло все это – про истину. Хотя чего удивляться-то? Отец, помнится, трижды заставлял ее Пастернака перечитывать… Толком ничего и не поняла, но вот про истину – вдруг запомнилось. И надо же, пригодилось…

– Ишь ты как… – уважительно усмехнулся Иван, глянув на нее будто с другого ракурса. – «Доктор Живаго», значит… А я и не помню, когда в последний раз хоть какую-то книгу в руки брал… А ты дашь мне почитать этого, как его… Живаго?

– Дам. Только у меня с собой нет, конечно… Я тебе потом привезу, ладно?

– Ага. Давай. А ты не проста, чертенок, совсем не проста… Вот выговорился перед тобой, и вроде легче стало. Легкая ты, и слушаешь хорошо. И даже вроде как поняла меня… По крайней мере, за сумасшедшего не приняла, и на том спасибо. Ладно, иди, утомил я тебя, наверное.

– Нет, что ты… Совсем даже…

– Нет, правда. Ты иди, Сань. Мне сейчас надо спать лечь, иначе голова взорвется. Высплюсь, да ехать надо. Протест протестом, а дела за меня никто не сделает. Обязанности, мать их…

– А может, я все-таки останусь, Иван? Пока ты спишь, я тебе поесть приготовлю… Ну чего ты… совсем один?

– А ты никак меня жалеть вздумала? Не надо, чертенок… Выслушала, и на том спасибо. Иди, Сань…

Уже выходя со двора, не утерпела, оглянулась. В открытую створку веранды было видно, как Иван сидит за столом в той же позе, не шелохнувшись. Спина сгорблена, локти на столе, круглая коротко стриженная голова зажата меж ладонями. А говорил – спать пойдет…

А после обеда, когда они с бабой Симой разбрелись по постелям, чтобы в легкой дреме скоротать дневную жару, раздался легкий стук в окно. Соскочила, добежала до окна на цыпочках, отодвинула занавеску…

И отшатнулась в испуге. То есть не в испуге, конечно, а в изумлении. Потому что с чего ради таких красивых мужчин надо бояться? Стоял за окном вроде и не Иван, по крайней мере ничего от того Ивана, исходящего на веранде утренними страданиями, в этом мужчине не было. Этот был хорошо выбрит, тщательно и со вкусом одет, серьезен и деловит лицом. И жест рукой получился приказной-нетерпеливый: а ну, выйди…