Добрее одиночества

Когда Жуюй только приехала, Тетя показала ей конверты и марки в ящике ее нового письменного стола, но она только сообщила своим тетям-бабушкам телеграммой, что добралась благополучно, писем же не писала – их от нее и не ждали. Не желая сейчас в этом признаваться, она только неопределенно кивнула; хотелось надеяться, что ни Тетя, ни Шаоай не будут считать марки и конверты в ящике. Получила ли она ответ, спросила Тетя и добавила, что они с мужем написали ее тетям-бабушкам, но от них ничего пока не пришло.

Жуюй сказала, что ей тоже не пришло, и почувствовала досаду, потому что Тетя, похоже, была огорчена их молчанием больше из-за нее, чем из-за себя.

– Ну, они всегда знают, как лучше поступить. Я думаю, они в нас уверены, не сомневаются, что ты устроилась хорошо, – сказала Тетя. – Или письмо где-нибудь задержалось. Такое всегда может быть.

– Ничего страшного, – отозвалась Жуюй.

– Есть там, где они живут, телефон? Сможет человек, который дежурит на телефоне, что-то им передать? Или их позвать? Я могу попросить Дядю отвести тебя на почту сделать междугородный звонок.

– По-моему, им не нравится, когда им звонят, – сказала Жуюй.

От писем они тоже не были в восторге. В подъезде их многоквартирного дома был зеленый деревянный ящик, куда дважды в день клали письма и газеты. Жители дома – не Жуюй и не ее тети – останавливались и проглядывали почту, читали заголовки чужих газет или бросали взгляд на чужие желто-коричневые открытки с зеленой почтовой эмблемой, которые стоили дешевле писем и предпочитались, когда нечего было скрывать. Как-то раз в первом классе Жуюй, только-только научившуюся читать, потянуло заглянуть в ящик. Верхнее письмо было адресовано семье на третьем этаже, но, помимо этого, она мало что увидела. Младшая из ее теть, которая шла впереди и уже начала подниматься по лестнице, остановилась и оглянулась на нее. В глазах пожилой женщины не было упрека, она ничего не сказала, но Жуюй сразу поняла: сделав это из бесцельного любопытства, она опустилась ниже того, ради чего ее растили тети.

– Нет, правда, ничего страшного, – сказала она сейчас. – Тети напишут, если надо будет.

Тетя, вздохнув, промолвила, что Жуюй, конечно, знает их лучше. В ее голосе прозвучала нотка поражения; Жуюй, впрочем, унаследовала от своих теть убежденность в том, что людям, особенно не слишком умным, нравится, когда у них случаются мелкие неприятности и пустые недоумения. У нее не было слов, чтобы облегчить Тетино беспокойство.

Старик, все это время мелко дышавший в полутьме, потерял терпение. Раздалось утробное ворчание, грозившее перейти в нешуточный протест. Тетя зажгла десятиваттную флюоресцентную лампу, свисавшую с потолка на двух цепочках; свет придал голой комнате, ее обитателю и двум посетительницам мертвенно-бледный вид. Тыльной стороной запястья Тетя проверила воду в тазике – несомненно, она была в лучшем случае еле теплая, но какая разница?

– Ты теперь иди, найди своих друзей, – сказала Тетя. – Дай мне обмыть Дедушку, пока он совсем на меня не рассердился.

Жуюй, прежде чем уйти, последний раз посмотрела старику в глаза, ища понимания, которым, воображала она, он наделен. Она верила, что ему, как ей, жалко Тетю, чьи разговоры с Дядей часто были односторонними: он кивал, бормотал что-то в знак согласия – и только. Когда Тетя заговаривала с дочерью, Шаоай отвечала крайне неприятным тоном – если вообще отвечала, – но Тетя, судя по всему, воспринимала угрюмость Шаоай безропотно, без обиды. Зачем вообще говорить, думала Жуюй, если люди, к которым обращаешься, либо бесчувственные стенки, либо всеохватные пустоты?

– Нет-нет, да и задумаюсь, – сказала Тетя Дедушке, когда услышала, как за Жуюй закрылась дверь дома, – что было бы, если бы эту девочку мать оставила у детского приюта.

Старик слушал. Теперь, когда слова сидели в нем взаперти, ему нравилось слушать разговоры невестки. Она знала это, потому что в дни, когда у нее пропадало настроение чесать языком, он становился неспокоен. В былые времена он не скрывал презрительного отношения к ее болтливости, хотя в своем браке он сам был разговорчивой стороной. Можешь не опасаться, что тебя сбудут с рук как немую, часто говорил он ей и не раз заявлял соседям, что его сын женился на женщине, страдающей недержанием речи. Но его собственная тихая, ни на что не жалующаяся жена давно умерла, три замужние дочери заботились о своих свекрах и свекровях, а сын, который унаследовал материнскую сдержанность, был плохим собеседником: он обмывал и кормил отца молча. Иногда Тетя испытывала мстительную радость от того, что не позволила свекру заткнуть себе рот.

– Знаю, знаю, – сказала она ему сейчас. – Никчемные это всё мысли. И все-таки разве не хотелось бы, чтобы девочка была чуть-чуть более нормальной?

Старик издал горловые звуки, не соглашаясь.

– Конечно, вам она такая нравится. Какой еще подросток будет иметь терпение сидеть тут с вами?