Добрейшие люди

Муаллим Ибрагим почувствовал, что его сердце облилось кровью от жалости к другу. Впервые он избавился от своей застенчивости и, отбросив церемонии, обратился к другу по имени, не предваряя его как обычно словом «уста»:

— Али, не печалься! Слава аллаху, ты сам спасся! Могло быть и хуже. Пойдем со мной.

И Али, понурив голову, побрел рядом с ним, а Ибрагим продолжал:

— Не тужи! Ведь мой дом — это твой дом. У нас есть лишняя комната, которую ты можешь приспособить себе под спальню, пока не утрясешь свои дела.

Али был не в том состоянии, когда спорят и возражают против чего-нибудь. Он дошел до дома своего друга, растерянный и в полном замешательстве. Только оказавшись перед ситт Закией, он начал приходить в себя. Ему стало мучительно стыдно за свой вид. Он попытался извиниться и уйти, но женщина сказала ему мягко и ласково:

— Пожалуйста, уста Али! Слава аллаху, ты цел и невредим. Этот дом твой, и те, кто живет в нем, — твоя семья! Воистину аллах ниспосылает трудности и невзгоды, дабы очистить сердца от ржавчины и научить нас помогать друг другу!

И Али вошел в гостиную, где женщина уже приготовила ему диван, чтобы он мог лечь Муаллим Ибрагим проводил его словами:

— Доброй ночи! Не тужи! Ты можешь пользоваться этой комнатой, пока не подыщешь себе дом. Утром купишь все, что нужно, из одежды.

И закрыл за ним дверь. Через несколько мгновений он погрузился в постель рядом со своей женой. Они коснулись друг друга руками в темноте, и женщина прошептала:

— Мы должны обращаться с ним как можно лучше. Нужно, чтобы он чувствовал себя как дома, не так ли?

— Конечно! Я обязательно дам ему утром несколько фунтов, чтобы он купил себе на них что ему нужно. Он имеет право на самое лучшее. Я думаю, без него работать не смогу.

— Он ведь так одинок в жизни. Нет ни одного сердца, которое посочувствовало бы его несчастьям и разделило бы с ним его горести и печали. Поистине одиночество тягостно и мучительно.

Мужчина коснулся волос и лица своей жены и почувствовал, что капли слез висят у нее на ресницах. Он мягко и ласково поднял ее руку, положил ее себе на губы и прошептал:

— Как это одинок?! А кто выплакивает по нему свои глазки?!

На следующий день все трое сели обедать. Уста Али сказал, что он после работы пойдет искать себе квартиру, но муаллим Ибрагим ответил ему:

— Что за спешка? Комната свободна, и ты можешь ею пользоваться, как пожелаешь.

Потом он встревоженно взглянул на свою жену, опасаясь, что она не согласна с его мнением. Однако женщина улыбнулась и сказала в подтверждение того, что сказал ее муж:

— Да, да… К чему спешить… Незачем… Ведь ты нас совсем не тяготишь своим присутствием.

Прошли дни, уста Али обосновался у муаллима Ибрагима в гостиной, и супруги стали называть ее не гостиной, а комнатой уста Али. Больше никто не думал о его уходе. В знак того, что этот дом окончательно стал родным для Али, он поставил свой будильник на буфет в зале и сказал смущенно:

— Позвольте поставить его здесь, чтобы мы все трое могли им пользоваться. Это единственное, что пожар мне оставил. Я получил его в наследство от отца. Он очень точно и верно идет и никогда не останавливается, не убегает вперед и не отстает.

Все трое рассмеялись, и будильник занял свое место на буфете, издавая тихое и размеренное тиканье, очень похожее на биение сердец обитателей дома, чей челн тихо и спокойно плывет по течению. Так тихо, как будто и не движется. Он скользит медленно и спокойно по течению времени, а пассажиры его как будто и не чувствуют, как проходят ночи и следуют друг за другом дни.

Годы шли, и будильник вместе с ними продолжал отсчитывать секунды в тихом доме, а челн продолжал двигаться, и три пассажира его становились все старше и старше. Можно сравнить и по-другому: они были как три дерева, что оказались по соседству друг с другом — поровну поделили между собой плодородие земли. Каждое росло по-своему, получая свою долю воды, солнечного света и воздуха, пока не подобралась к ним старческая дряхлость и не стали падать их листья.

Из троих для муаллима Ибрагима раньше всех наступила старческая дряхлость, и прежде других начали опадать его листья. Сгорбилась его спина, стал дрожать голос, побелели волосы, тяжелой стала походка, силы уменьшились, хотя пальцы остались такими же искусными пальцами художника.

Что касается ситт Закии, то она располнела. Тело ее обрюзгло. Но чем больше старела она, тем добрее становилась ее душа и тем отзывчивее и нежнее становилось ее сердце. Она еще больше любила людей, еще лучше к ним относилась. И, как всегда, старалась найти оправдание их ошибкам, жалела их и чувствовала к ним нежность и сострадание.

А вот уста Али эш-Шахт оставался тем же верзилой, что и был, сохранил свою силу и был все так же громаден телом. Его мускулы остались такими же твердыми, а спина ничуть не согнулась. Он остался таким же крепким и широкоплечим.