Добро пожаловать на Аврору!

Был уже поздний вечер. Я отвернулся к окну и вздрогнул от неожиданности — в темноте снаружи блестели два больших глаза. Встретившись со мной взглядом, существо подышало с той стороны на стекло и когтистым пальцем написало латинскую букву W. В этот момент луна вышла из-за облаков и осветила того, кто стоял на карнизе. То ли рыба, то ли лягушка — мурлок, одна из самых, на мой взгляд, странных рас Эфира. Мелкие, гадкие и наглые, хуже гоблинов, при этом очень сильные на низких уровнях, но малоперспективные на высоких. Сбиваясь в стаи, неписи-мурлоки нападали на одиночек. Живые же игроки очень редко выбирали эту расу, хотя Эфир за подобный выбор даже приплачивал. Этот был живым, причем уже сорок пятого уровня. Когда только качаться все успевают?!

А потом произошло сразу несколько вещей. Прибежал гоблин-администратор и устроил скандал, что за меня надо платить по новой, а если сразу вчетвером, то по завышенному тарифу. В этот момент окно разлетелось вдребезги, и в комнату влетел вонючий дымный сгусток, закрутившийся по полу. Следом в оконный проем запрыгнули два мурлока. Один был здоровенный, с плавником-ирокезом на голове, глазами навыкате и с двумя ятаганами в руках. Он бросился на людей Райпера, но не столько дрался, сколько шумел и отвлекал внимание от напарника — мелкого, худого и жилистого. Тот юркнул за спиной у здоровяка в мою сторону, почти скрытый дымом и какими-то расовыми способностями. В руке у него был керамбит.

— Тебе привет от Уокера. Голову запрокинь, и встретимся позже. — Он осклабился, показав два ряда острых серых зубов, и перерезал мне горло.

«В Эфире! Получен критический урон. Вы погибли. Штраф опыта — 500 очков. Вы получили второе предупреждение за досрочную смерть персонажа. До перерождения 180 минут».

* * *

Здравствуй, пустота. Прими меня в свои объятья, я хочу к тебе на ручки.

Сто сорок три минуты…

Интересно, где у человека сознание? В мозгу? В сердце? Или человек — это память, но где тогда память? Тела нет, но я существую. Может, дело в душе́?

Сто пятьдесят семь минут…

Руслан однажды рассказывал, как пытался слезть с метамфетамина. Говорил, что ломка и вообще вся боль — в голове. Но сознание и есть голова — значит, моя пустота в голове, значит, я и есть пустота.

Сто семьдесят пять минут…

Эйп, наверное, сейчас, трахает Алису моим членом, то есть это я трахаю Алису. Прикольно. Интересно, каково это?

Сто восемьдесят минут…

Да будь ты проклят, гребаный Эфир!

* * *

Сначала я подумал, что таймер сломался или что-то пошло не так. Мутное стекло с очертаниями деревянного дома появилось, а персонажа не было. Потом я об него споткнулся своими фантомными ногами. Персонаж обнаружился на полу — лежал в плетеной корзинке, розовенький, пухлощекий и большеглазый. Я пригляделся — вроде бы мальчик. Система заботливо подсказала — да, мальчик весом почти в десять килограммов и возрастом в одиннадцать месяцев.

Я заржал — мое облачко прямо-таки затряслось от смеха. Захотел, блин, на ручки? Пожалуйста, получай. Младенец заерзал, вынул палец изо рта, показав мне два первых зуба, и тоже стал хихикать.

Деревня, в которой жила моя новая семья, находилась в такой глуши, что шанс встретить здесь Хранителей был минимальным (с погрешностью на мое везение). Родители оказались довольно милыми. Так мне, во всяком случае показалось, хоть я и не мог считаться экспертом по семейным вопросам.

Мои реальные мама с папой, будучи еще совсем молодыми и слегка чокнутыми, влились в модную тогда субкультуру виртстеров — и, соответственно, в первую волну тех, кто оцифровал сознание. Хорошо хоть, меня с собой не взяли или не запихнули в кадетский корпус, а отправили в Академию Таламус. Думаю, они до сих пор рассекают космос на своем виртуальном «Энтерпрайзе» или «Соколе тысячелетия». Может, еще и свидимся, блин…

Нынешний же мой отец был плотником и все время мастерил что-то для деревни, а мне делал игрушки в виде птиц и зверей. Мать постоянно что-то шила и между делом вышивала красивые картинки на моих пеленках.

Наверное, они меня любили. Укачивали, играли, не кричали на меня. Зато я орал как резаный, особенно когда понял, что Эфир заморозил мне денежный счетчик (это, впрочем, было логично). Зато удвоился коэффициент на отыгрыш персонажа. Так что методом нехитрых экспериментов я быстро стал набирать обнуленные после смерти баллы — разбрасывал игрушки, рыдал, вертелся, ползал, где только мог, отказывался есть. С едой вообще была проблема, психологически не мог питаться грудным молоком. Но родители терпели, улыбались, поддерживали друг друга. Мне даже стало как-то неуютно от чувства, что я их обманываю. Хотел бы я посмотреть на их лица, узнай они, что я все понимаю. От смущенных пуков (ой, дескать, а мы не при делах) до разговоров отца с мужиками о соседках и ворчания матери на отца при встрече с теми же соседками.