Добро пожаловать в Детройт. Часть 2

– Твою мать, – не сдерживается Пятый, заглядывая следом за мной. Шестой тяжело сопит.

В большинстве случаев это просто скелеты обтянутые кожей, оставшиеся в живых только благодаря установленной рядом аппаратуре жизнеобеспечения. Их руки и ноги зафиксированы ремнями, а сами они раздеты догола. В спертом воздухе стоит тяжелый запах антисептиков, немытых тел и гнилости. И я догадываюсь почему, ведь кресло не капсула, оно не приспособлено для многодневного лежания.

– Стойте тут, – я огладываю помещение на предмет камер, замечаю те, что перекрывают намеченный мною путь, и сшибаю их выстрелами, после чего быстрым шагом иду вдоль стены, к остаткам сцены, смотря на полукруглые ряды кресел, утопающие в полумраке едва освещенной редкими настенными лампами залы. Со стороны коридора в этот зал ведет еще 3 двери, а в коридоре их, всего, кажется, двенадцать…

Чем ближе я к сцене, тем более здоровыми кажутся люди, лежащие в цифровом плену. Наконец, добравшись до «партерной» зоны, я останавливаюсь возле бледного, тяжело дышащего мужчины, который кажется мне здоровее, чем те, кто лежал в предыдущем ряду, и осматриваю его бритый затылок, в разъем на котором воткнут кабель. Выход нейроимпланта выглядит вполне нормально, пленник явно достаточно давно его установил. Оглядывая кресло, я легко нахожу внешний интерфейс. Если бы не ремни, которыми зафиксированы руки мужчины, он бы тоже легко смог до него дотянуться… Интерфейс не заблокирован и спокойно принимает отданную через него команду о штатном завершении сеанса, заодно высветив информацию о его длительности. Я смотрю на цифру «82» и во мне поднимается давно забытое чувство. Мне хочется перевернуть тут всё вверх дном и пустить пулю в лоб каждому действующему члену «Кристального разума»… Но я не могу это сделать. Я могу только попытаться сделать так, чтобы тут как можно быстрее появилась полиция и надеяться, что кто-то из этих людей будет еще жив к тому моменту, когда будет кому оказать им помощь. Несколько фото жуткого «хранилища» размещаются у меня в памяти, ожидая своего часа.

Внешний интерфейс мягко засветился зеленым, показывая, что сеанс завершен. Лежащий в кресле человек порывисто вздохнул, широко открывая рот и распахивая глаза, словно выныривая из глубин на последнем дыхании. А потом увидел меня и закричал. Я отшатнулся. Пленник, дико вращая глазами, исполненный какого-то всеобъемлющего ужаса, привстав, насколько позволяли закрепленные предплечья, дергался, словно в спазме, пытаясь вырваться из хватки кресла. Его крик быстро перешел в захлебывающийся кашель, и он, уже забыв про меня, пытается просто отхаркнуть кровавую мокроту, извиваясь всем телом. Кардиомонитор тревожно пищит, значения на нём превосходят любые возможные показатели, человек в кресле издает натужный хрип, и вдруг, снова фиксируясь на мне взглядом, выпучивает глаза, отчетливо синеет и обмякает. Из его упавшей набок головы медленно тянется кровавая ниточка слюны. Тонкий протяжный писк вместо истошного пиликанья выводит меня из какого-то ступора. Я не раз видел «жесткий» выход из сети, и именно поэтому запустил мягкое завершение сеанса. Что с ним делали? Что он увидел вместо меня, когда открыл глаза?

Ошеломленный, я снова посмотрел на людей вокруг меня, и бросился прочь, к напряженно озирающимся у входа Пятому и Шестому. Проскакивая мимо них, я оказываюсь в коридоре, и, не останавливаясь, бегу дальше, отсчитывая двери. Третья, четвертая, пятая! Остановившись, я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю. И еще раз… Аккуратно тяну дверь на себя, осматривая её сверху и снизу, слышу тот же звук, заглядываю внутрь.

Закрываю дверь.

Нет, пуля в лоб будет актом милосердия. Но впервые я искренне рад, что кочевники не поддаются поголовной тяге на вживление нейролинка в самом юном возрасте. Раттана для «Кристального разума» не представляет совершенно никакого интереса. Значит, в этих залах её искать нет смысла.

– Там то же самое, – я так же бегом возвращаюсь и машу рукой, следуя дальше, к платформе. Пятый и Шестой срываются следом за мной.

Платформа чуть вздрагивает, когда мы забегаем на нее, но я, опираясь руками на перила, рявкаю вниз: «На третий!» и занимаю свое место по правую сторону от Четвертого.

Восьмой ничего не спрашивает, но я чувствую его взгляд затылком и понимаю, что после всего этого, если у меня будет время, я должен поговорить с ним и понять, что я сделал не так. Как я убил того несчастного.

На третьем этаже, в таком же изогнутом коридоре камер больше. Они торчат над каждой дверью, в этот раз – на вид самой обычной входной дверью, похожую на мою квартирную. Седьмой начинает сбивать камеры еще до остановки платформы, но двери мы даже не пытаемся открыть, так как на двенадцати из них есть отметка о блокировке изнутри. И только тринадцатая не просто не заблокирована, но приглашающе открыта.

– Эй ты, русский с пистолетом! Ты у них главный? Иди сюда! – мы до двери еще даже не дошли, как из-за неё доносится мужской голос. Негромкий, но изрядно нервничающий.

Нервничаешь, тварь? За шкуру свою паршивую переживаешь?