Добро пожаловать в мир, Малышка!

Ночью Элизабет Диггерс размышляла о Дене. Она к ней очень привязалась. Она могла еще смотреть на нее холодным, натренированным, профессиональным взглядом, но было в этом нечто большее… нечто большее, чем обычные отношения доктор — пациент. У одиноких людей свои способы узнавать друг друга. Она видела не только это красивое лицо, эти глаза, не желающие откровенничать. Глядя на Дену, она видела пятнадцатилетнюю девочку, которая так и не вышла из той комнаты. Она до сих пор сидела, глядя в окно, до сих пор ждала, что мама вернется. И Диггерс должна была войти в эту комнату, взять девочку за руку и вывести. Вывести ее на солнце и свежий воздух, чтобы она могла расти дальше. Диггерс знала все медицинские и психологические термины того, что произошло с Деной, но все это можно было назвать очень просто, по-человечески. Сердце Дены было разбито, и она так и не оправилась от последствий пережитого.

Сеанс за сеансом Дена закрывала глаза и пыталась вспомнить мать, но где-то в сознании стоял блок. Какая она была? Дена не помнила лица матери. Она очень старалась, но выхватывала из глубин сознания только тень, то и дело снова теряя ее из виду. Она помнила многоквартирные здания, запахи, длинные коридоры, названия… «Шеридан»… «Роял Армс»… «Брэдбери Тауэрс»… обеды в одиночестве в больших городах… «Уиндзор Армс»… «Дрейк»… комнаты отдыха в универмагах, книжки, раскраски, ожидание, когда мама закончит работу и будет принадлежать только ей. «Алтамон», «Хайлэнд Тауэрс», «Хилсбороу». Она помнила, как шла мимо городских витрин, где были выставлены пухлые диваны, мягкие кресла, дорогие, темного дерева, блестящие столы и стулья; красивые манекены в туфлях, шляпах, перчатках, платьях по последней моде, лисьих мехах. «Парк-лейн», «Ритц Тауэрс», «Риджмонт». Она помнила, как стояла, дрожа, в ожидании трамвая напротив витрины, где висели смокинги, фраки и цилиндры. Витрины с сотнями разных флаконов на стойках, синих, зеленых и прозрачных, с духами янтарного цвета. Она помнила, как ехала на сотнях разных трамваев через незнакомые города. Но какая была ее мать? О чем она думала, что чувствовала, любила ли ее Дена, а она — любила ли Дену по-настоящему? Разве она не знала, что нужна маленькой девочке, которая ее обожает? Она растаяла в городе, растворилась, и чем больше Дена старалась, тем больше женщина, которую она помнила, казалась героиней какого-то фильма, а не реальным человеком. Временами она уже сомневалась, была ли у нее мать. Может, она вспоминает когда-то увиденное кино? Все спуталось. Как будто у нее вообще не было детства, как будто она просто однажды проснулась взрослой.

Но доктор Диггерс настаивала, задавала ей одни и те же вопросы, снова и снова. «Что вы чувствовали, когда ваша мать не пришла домой?» В конце концов Дена потеряла терпение.

— Глупость какая-то! Почему я должна все время об этом говорить? Я так устала, что сейчас закричу. Я больше не хочу этим заниматься!

Доктор Диггерс отложила блокнот:

— Зачем вы сюда ходите, Дена?

— Если честно, если вы хотите правду, я хожу, потому что без этого вы не выписываете рецепт на валиум. А для чего, по-вашему, я хожу? За сладостями?

— Я думаю, вы ходите сюда, потому что вам страшно. Вам нужно место, где вы могли бы бушевать и сетовать, браниться и брыкаться, устраивать разнос кому-то, с кем вы чувствуете себя в безопасности, кто может видеть вас сквозь все это дерьмо. Вы можете выйти отсюда и найти тысячу врачей, которые с радостью выпишут вам все транквилизаторы и все поднимающие настроение таблетки, какие вы попросите. Вы можете очаровать кого угодно и добиться рецепта на любые существующие в мире пилюли. Да, можете. А еще можете стать наркоманкой или алкоголичкой, можете выпрыгнуть из окна или пройти курс и покончить с этим и, я надеюсь, почувствовать себя лучше.

— «Я надеюсь»?

— Дена, жизнь не дает гарантий. Но я вижу, что вы делаете успехи.

— Ладно, я поняла, что мама не любила меня так, как положено. Она ушла. Ну и какую пользу мне это приносит? Я все равно чувствую себя отвратительно. Лучше мне от этого не стало. Мне теперь все равно — и почему вы не можете это принять? Я хочу просто все забыть.

— Можете забыть, можете положить на рану все временные повязки, какие существуют в мире, но это не приведет вас к корню ваших проблем с желудком и тревожностью. И признаете вы это или не признаете, мисс Крепкий Орешек, но вы пришли сюда, чтобы вам стало лучше. Может, тогда начнем еще раз? А?

Дена подумала, потом проворчала:

— Ладно… Только дайте мне тогда кусок этой вашей сладости. И знайте, что я вас ненавижу.

Доктор Диггерс рассмеялась:

— Да я знаю.

— Нет, правда.

— Верю, верю. А теперь вернемся к тому, на чем остановились.

Неделя проходила за неделей, и вдруг однажды ни с того ни с сего Дена разразилась слезами и не могла остановиться.

— В чем дело? — спросила Диггерс. — О чем вы думаете?

— Я… всегда верила, что она вернется… а она не вернулась, — удалось выговорить Дене между всхлипами. — И я не понимаю, что я сделала плохого.