Добро пожаловать в мир, Малышка!

Дорогой папа,

Пожалуйста, прости, но я больше не могу быть твоим сыном. Я старался чувствовать то, что чувствуешь ты, но я не похож на тебя, я не чувствую родства к негритянской расе, а защищать дело, не чувствуя к этому тяги, и добра не принесет, и самого меня разрушит. Пусть выступают другие, те, чьи чувства глубже, а убежденность сильнее. Я должен пробиваться сам, себя искать, а не тащить на плечах целую расу.

Разве ты не понимаешь, папа, я стану не просто человеком, играющим на скрипке, а чернокожим, играющим на скрипке. Каждый мой шаг станет делом политики. Музыка не судит того, кто ее играет, а люди судят. Ты говоришь, что лгать — грех, но, папа, вся моя жизнь — ложь. Я застрял между двух лживых фактов. Я не негр и не белый, я ничто, нечто среднее. Я говорю одну ложь, только чтобы не говорить другую, но что бы я ни сказал, я все равно лгу. Ты говоришь — да будет воля Господня, но я не верую в Бога, который требует, чтобы я принес себя в жертву из-за каких-то придуманных людьми законов. Я не от тебя ухожу, я ухожу от негритянской расы, которая только и делала, что оскорблялась по поводу моей белой кожи и причиняла тебе сердечную боль. Это не мой народ, папа. Мой талант им не принадлежит. Он мой и только мой. Я еду туда, где смогу быть свободным. Пожалуйста, не ищи меня. Забудь обо мне. Я буду всегда любить тебя.

Тео

Слезы набежали на глаза старика. Бедный Тео. Как будто он мог забыть о мальчике, которого любит, мальчике, которого держал на руках. Он сложил потертый листок.

Такое часто случалось. Тысячи человек не выдержали давления расового разделения и беззвучно растворились, ускользнув в мир белых, но и там их ждала нелегкая жизнь.

Дена Нордстром, репортер

Элмвуд-Спрингс, штат Миссури

1978

Едва войдя в дом, Дена позвонила доктору Диггерс и рассказала о матери.

Диггерс удивилась не меньше самой Дены.

— Что ж, должна сказать, я ждала чего угодно, только не этого. А уж я-то могла бы догадаться. Когда я начинала практику, половина моих пациентов были как раз из тех, кто перешел к белым. О да, к сожалению, я об этом все знаю, и, должна сказать, это та еще дрянь. Неважно, еврей ли ты, перешедший к неевреям, или черный, перешедший к белым, коварное это дело, под каким соусом ни подай. Важно вот что: как вы себя чувствуете?

— Преданной, наверное. Запутавшейся. Потерянной, как будто я никогда по-настоящему не знала свою мать.

— Милая моя, да, была большая часть ее души, о которой вы не знали, но теперь у нас есть внятное объяснение, почему она казалась такой отстраненной. Может, она испытывала смертельный страх двадцать четыре часа в сутки. Притворяться — сложное дело, и к этому в комплекте прилагается целый ряд проблем. Чувство вины, дезориентация, ощущение изоляции, обмана, покинутости. Очень большой стресс. Я видела, как люди сходят от этого с ума.

— Все это понятно, непонятно только одно: почему она мне не сказала. Я могла бы ей помочь.

— По поводу причин не нам судить, но точно не потому, что она вам не доверяла. Это был обыкновенный страх. Если строишь жизнь на такой лжи, сплошь и рядом становишься параноиком. Может, она боялась кому-либо довериться.

— Но я — не кто-нибудь. Я ее дочь.

— Да и она могла бояться вас потерять, бояться, что, если вы узнаете, вы ее разлюбите. Я с таким встречалась. В попытке удержать люди отталкивали как раз тех, кого не хотели терять. Слушайте, я не говорю, что ваша мать поступила правильно, но она имела причины бояться. Вы должны понять, какие тогда были времена. В ее детстве не было такого понятия, как интеграция. Черные и белые — это были два разных мира.