Добро пожаловать в обезьянник

Когда я спросил Курта, что, по его мнению, главное в писательском искусстве, которое он несколько лет преподавал в творческой мастерской университета Айовы, а также в Колумбийском университете и в Гарварде, он ответил: «Развитие. Каждая сцена, каждый диалог должны развивать повествование, а затем по возможности должна следовать неожиданная концовка». Элемент неожиданности также отражает парадоксальность мышления Курта. Когда все уже сказано и написано, непредвиденная развязка переворачивает рассказ с ног на голову и придает ему смысл.

Как рассказы Курта оказались «неопубликованными»? Вполне возможно, они не появились в печати потому, что по той или иной причине не удовлетворяли Курта. По свидетельству его сына Марка, а также литературных агентов и издателей, он постоянно исправлял и переписывал свои произведения. Несмотря на кажущуюся легкость и непринужденность стиля, Курт был искусным мастером, требовательным к себе и стремившимся к совершенству в каждом рассказе, каждом предложении, каждом слове. Я вспоминаю скомканные листы бумаги в мусорных корзинах его кабинетов в Бридж-гемптоне и на Восточной Сорок восьмой улице.

О том, к чему стремился Курт в своем творчестве, можно судить по одному из его правил сочинения беллетристики, которое он мне как-то привел: «Заставьте абсолютно незнакомого человека уделить вам время, но так, чтобы он или она не считали это время потраченным впустую».

Для Курта Воннегута сочинительство было своего рода духовной миссией, и в основе этих рассказов, несмотря на весь их юмор, зачастую лежит возмущение — моралью и политикой. Они также свидетельствуют о масштабе невероятного воображения Курта и о таланте, который в пятидесятых и в начале шестидесятых позволил ему кормить растущую семью, сочиняя рассказы для популярных («глянцевых») журналов.

Курт Воннегут-младший регулярно печатался в таких журналах, как «Сатердей ивнинг пост», «Кольерс», «Космополитен» и «Аргоси». Впоследствии, в предисловии к сборнику рассказов «Табакерка Багомбо», он напомнил читателям, что очень радовался этому сотрудничеству: «Я был в такой хорошей компании… Хемингуэй писал для „Эсквайра“, Ф. Скотт Фицджеральд для „Сатердей ивнинг пост“, Уильям Фолкнер для „Кольерс“, Джон Стейнбек для „Вуманс хоум компанион“!»

Хемингуэй! Фицджеральд! Фолкнер! Стейнбек! Воннегут! Их литературное наследие пережило крах многих журналов, которые выплачивали им щедрый гонорар — пословно или построчно — и знакомили с их произведениями сотни тысяч и даже миллионы читателей.

Отобранные для данного сборника рассказы Курта напоминают о развлекательной продукции той эпохи — они легко читаются, кажутся простыми и даже упрощенческими по технике изложения, пока читатель не задумается над словами автора. Это волшебный фонарь Курта, его Конфидо, который неустанно отображает причуды и загадки человеческого поведения, но с неизменной долей юмора и снисходительности.

Открытие этих образчиков винтажного Воннегута продемонстрировало, что легкость всегда была отличительной особенностью его стиля, подтвердило долговечность его таланта, стало подарком для всех нас — друзей и читателей, которые наслаждаются блистательным «джиу-джитсу» Курта Воннегута и его искусством.

СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА!

ПИСЬМО КУРТА ВОННЕГУТА-МЛ. УОЛТЕРУ МИЛЛЕРУ, 1951 [15] Перевод. Ю. Гольдберг, 2010

А/я 37

Алплаус, Нью-Йорк

11 февраля 1951

Дорогой Миллер.

Несколько разрозненных мыслей о том, что мне хотелось бы добавить к моему последнему письму. Речь пойдет о школе: школе живописи, школе поэзии, школе музыки, школе сочинительства. После войны я пару лет учился в магистратуре антропологического факультета Чикагского университета. Под впечатлением от яркого и невротического преподавателя по фамилии Слоткин я заинтересовался самим понятием школы (сейчас объясню, что я имею в виду) и решил писать диссертацию на эту тему. Я сочинил около сорока страниц о парижской школе кубизма, но затем преподаватели посоветовали мне выбрать тему, теснее связанную с антропологией. Мне достаточно твердо заявили (Слоткин промолчал), что нет ничего увлекательнее индейской Пляски духов 1894 г. Вскоре после этого у меня закончились деньги, я поступил на работу в «Дженерал электрик», и диссертация о Пляске духов (хоть и чертовски увлекательной) так и не продвинулась дальше предварительных выписок.

Однако замечание Слоткина о важности школы мне запомнилось и кажется теперь уместным по отношению к тебе, ко мне, Ноксу, Маккуэйду и всем остальным, чья литературная судьба нам небезразлична. Слоткин говорил: ни один человек, достигший величия в искусстве, не сделал это в одиночку: он был лучшим из тех, кто думал примерно так же. Это в высшей степени справедливо для кубистов, а Слоткин приводил убедительные доказательства применимости своего тезиса к Гёте, Торо, Хемингуэю и кому угодно.

Если это и не на 100 % справедливо, но все же интересно — и, возможно, полезно.