Добро пожаловать в обезьянник

– Господин Амфибия, – начал прокурор, – вы достаточно стары, не так ли, чтобы помнить времена, когда все люди должны были жить в телах, должны были работать и сражаться за то, во что верили?

– Я помню, что тела постоянно заставляли сражаться и никто не знал, зачем и как все это остановить, – вежливо ответил я. – И боюсь, единственное, во что люди верили, так это в то, что им совсем не нравится сражаться.

– Что бы вы сказали о солдате, который сбежал из-под огня? – поинтересовался он.

– Я бы сказал, что он напуган до смерти.

– Он помогает проиграть битву, не так ли?

– О, конечно. – Тут у меня возражений не было.

– Разве не так поступили амфибии? Разве они не бросили человеческую расу, не предали ее в битве за жизнь?

– Большинство из нас еще живы, – заметил я.

Это правда. Со смертью мы пока еще не сталкивались и не стремились к этому. В любом случае жизнь стала во много раз длиннее, чем это бывает в теле.

– Вы сбежали от ответственности! – настаивал он.

– Так же как сбегают из горящего дома, сэр, – парировал я.

– Вы бросили остальных сражаться в одиночку!

– Они могут воспользоваться той же дверью, через которую вышли мы. Могут сделать это в любой момент. Нужно только четко представить, что хотите вы, а что – ваше тело, сконцентрировать на этом внимание…

Судья принялся с такой силой колошматить по столу своим молотком, что я уж подумал: сейчас сломает. Они сожгли все экземпляры книги Кенигсвассера, какие смогли найти, а тут вдруг я начинаю читать им лекцию о том, как выйти из тела, да еще по телевидению.

– Если бы вам, амфибиям, дать волю, – сказал прокурор, – все бы побросали свои обязанности, и тогда жизнь и прогресс, как мы их понимаем, исчезли бы совершенно.

– Конечно, – согласился я. – В этом-то вся и суть.

– И люди больше не будут трудиться ради того, во что верят?

– У меня в старые времена был друг, который семнадцать лет подряд сверлил на фабрике дыры в каких-то квадратных штуковинах, и за все это время так и не узнал, для чего же они нужны. Другой мой приятель выращивал изюм для стеклодувной компании, но в пищу этот изюм не шел, и бедняга так никогда и не узнал, зачем компания его покупала. Меня от такого просто тошнит – сейчас, когда я в теле, разумеется, – а как вспомню, чем я сам зарабатывал на жизнь, так и вообще того и гляди вырвет.

– Значит, вы презираете человеческие существа и все, что они делают, – заключил прокурор.

– Я их очень люблю – даже больше, чем раньше. Просто я считаю, это стыд и срам чем им приходится заниматься, чтобы сохранить свои тела. – Вам бы надо стать амфибиями – сразу дойдет, как счастлив может быть человек, если ему не нужно беспокоиться о том, где взять пищу для тела, как не дать ему замерзнуть зимой или что произойдет с ним, когда тело износится.

– А это, сэр, означает конец честолюбивым устремлениям, конец величия человека!

– Не знаю, о чем вы, – сказал я. – Среди нас хватает великих людей. Они великие что в телах, что вне тел. Конец страха, вот что это означает. – Я взглянул прямо в объектив ближайшей телекамеры. – А это самое чудесное, что когда-либо случалось с человеком.

Снова загрохотал судейский молоток, заорали присутствующие в зале, чтобы заглушить меня. Телевизионщики отвернули от меня свои камеры, а всех зрителей, кроме главных шишек, удалили. Я понял, что сказал что-то очень важное, и теперь по телевизору наверняка транслируют органную музыку.

Когда шум утих, судья объявил, что процесс окончен и мы с Мадж признаны виновными в дезертирстве. Терять нам было нечего, и я решил ответить.

– Теперь я понял вас, несчастных, – начал я. – Вы не способны существовать без страха. Единственное, что вы умеете, – с помощью страха заставить себя и других что-то делать. Единственная ваша радость в жизни – смотреть, как люди трясутся от страха, что вы что-то сотворите с их телами или отберете у их тел.

– У вас только один способ добиться чего-нибудь от людей, – вставила свое слово Мадж, – запугать их.

– Оскорбление суда! – закричал судья.

– И у вас только один способ запугать людей – не давать им покинуть тело, – добавил я.

Солдаты сграбастали нас с Мадж и поволокли к выходу из зала суда.

– Вы начинаете войну! – вскричал я.

Все замерли на месте, и воцарилась гробовая тишина.

– Мы и так воюем, – неуверенно произнес генерал.

– А мы нет, – ответил я. – Но будем воевать, если вы сию же секунду не развяжете меня и Мадж. – В фельдмаршальском теле я был суров и убедителен.

– У вас нет оружия, – сказал судья. – Нет «ноу-хау». Вне тел амфибии – ничто.

– Считаю до десяти. Если вы нас не развяжете, – сказал я ему, – амфибии займут каждое тело в вашей шайке, промаршируют с вами до ближайшего утеса и прямиком с него. Здание окружено. – Само собой, я блефовал. Одна личность может одновременно занимать только одно тело, но враги об этом, к счастью, не подозревали. – Один! Два! Три!

Генерал сглотнул, побелел и неопределенно махнул рукой.

– Развяжите их, – слабым голосом проговорил он.