Добро пожаловать в прайд, Тео!

Фёдор дослушивал уже словно сквозь вату. Но будильник на телефоне все же успел поставить.

***

Голос вернулся только ко второму действию. Первое Фёдор отмучил кое-как, распевался. А потом – оп! Вернулось знакомое тепло в шею, в горло, в связки. Словно снова стала чувствовать онемевшая рука, на которой проспал всю ночь. Нет, сильнее, гораздо более сильные ощущения. Ну а в целом спектакль был спет на тройку, не выше. Но главное, что Фёдор не сорвал спектакль, работу свою выполнил и публика довольна. Хотя эксперты и критики – если таковые были в зале – наверняка нашли бы, к чему придраться. Да Фёдор и сам к себе был строг. Но он подумает обо всем этом после. А сейчас, сжимая в своей ладони руку Массимо, которая неожиданно оказалась рукой дружеской поддержки, Фёдор вместе со всей труппой раз за разом выходил на поклон. А публика… что публика… она непритязательна. Она рукоплещет.

***

Подумать сразу после спектакля не получилось. Потому что Кьезе потащил его в ресторан, а отказать человеку, который его сегодня спас, у Фёдора не хватило духу.

Как ни странно, они провели вдвоем с Массимо неплохой вечер. Тенор оказался весьма неглуп, дружелюбен и экспрессивно-общителен - как и все итальянцы. А когда Фёдор, который все же чувствовал себя в обществе Кьезе несколько неловко, особенно поначалу, от этой самой неловкости умудрился брякнуть: «Тенора - товар скоропортящийся», Массимо лишь расхохотался и парировал: «Поэтому мы торопимся жить!».

Они пили вино, ели мясо и разговаривали. Разумеется, про профессию. Фёдор отбросил свою предвзятость к тенорам, и разговор вышел интересный и даже поучительный. А в конце под влиянием выпитого Массимо пожаловался, что Джессика его постоянно сравнивает с Дягилевым. Причем не в лучшую для итальянца сторону. Фёдор сочувственно похлопал Кьезе по плечу и рассмеялся.

Но смех этот был невеселый. Потому что вспомнил в этот момент Фёдор совсем другую девушку.

***

Спектакли в Лондоне отыграны. Его ждет Италия. Но перед тем, как лететь в Милан, Фёдор решил завернуть еще в одно место. Ему нужна передышка.

Ему нужно в Ригу.

***

Здесь всегда чисто убрано. Фёдор сам ежегодно вносит деньги на то, чтобы за этим местом ухаживали. Чистый белый мрамор. Чистый черный гранит. Два памятника.

Свежие цветы. Темно-бордовые розы. На обоих надгробиях.

Фёдор подошел, присел на корточки, но брать в руки цветы не стал. Не ему их принесли. Но цветы совсем свежие, они пахнут – до него доносится слабый аромат роз. С человеком – или людьми – которые принесли эти цветы, Фёдор разминулся совсем ненамного. Впрочем, хорошо, что разминулся. Наверное, это кто-то из почитателей таланта Анны Петерсон – таковые еще помнят своего кумира. Странно, что розы положили на обе могилы. Обычно цветы приносили только ей. Одной из величайших сопрано двадцатого века.

Фёдор присовокупил к розам ирисы – любимые цветы матери. И отцу - гвоздики.

Белый мрамор был холодный. А черный полированный гранит – неожиданно теплый, нагретый солнцем.

Фёдор вспомнил отца: невысокий, худощавый – а ростом и породой Фёдор уродился не в отца, а в деда по линии матери - с всегда сосредоточенным лицом, вечно занятый тем, что кому-то звонил, что-то записывал, что-то согласовывал. Почти как Сол. Но Браннер зарабатывает на Фёдоре деньги. А Михаил Дягилев делал все это из любви.

Фёдор сел на скамейку. Темно-бордовые розы и еще более темные тоном гвоздики сплели на камне затейливый узор.

Каково это, папа? Каково это – принести себя, свою жизнь, свою карьеру в жертву ради женщины? Все положить к ее ногам, быть вечно в ее тени, всегда думать только о ней, о ее благе, о ее успехе? Ради чего это все? Неужели ты был настолько бесталанен?

Нет! Дома у бабушки с дедушкой было несколько записей отца. Фёдор их в свое время заслушал до дыр. У Михаила Дягилева был красивый сильный голос. Конечно, одного голоса недостаточно для успешной карьеры. Однако основа - была! Но его отец предпочел забыть о своих карьерных устремлениях. И отдать всего себя ей.

Фёдор перевел взгляд на кипенно-белый мрамор. Легко ли было принять такую жертву, мама? Или ты об этом совсем не думала, ты просто принимала – как должное? Понимала ли ты, что это – жертва? Или все мысли твои были с ними - Норма и Лючия, леди Макбет и Донна Анна, Царица ночи и Леонора? А все остальное – неважно?

Он снова перевел взгляд на черный полированный гранит. Ты никогда не жалел, папа? Ты знал, на что шел? И, скажи мне, прошу, умоляю, заклинаю - ради чего все это?!

Ответов не было. Он не ждал их и не за ними пришел. Хотя понять – понять хотел. Что заставило его отца принести в жертву свою карьеру и стать тенью своей жены. Весь мир знает великую Анну Петерсон. Никто не знает Михаила Дягилева – не того, другого. И этот парадокс так и остался для их сына загадкой.

У беломраморного памятника он просил помощи. Поддержки. Совета.

Зажав левой рукой в ладони золотой крест, который ему передал после смерти матери отец, и положив правую на холодный шершавый мрамор, сын спрашивал у матери.