Добро заражённого города

Остальные сидели в своих палатках. Даже Пётр, которого назначил постовым Писарь, ушёл с пригорка. Купец, иногда замещающий и до своего отъезда рассказывающий ему байки и события минувшего дня, тоже без задней мысли покинул пост. Сейчас пригорок, с которого было видно практически всё вокруг, был пуст. Случись это в любую другую ночь, Жигуль бы всех поднял на ноги, устроил бы выволочку провинившемуся, а Писарь затем провёл бы ему целую лекцию о вреде таких преждевременных поступков.

Благо, времена, когда нужно было опасаться за постового, прошли. Сейчас каждый из "жигульских" знал, что к посту нужно относиться серьёзно, несмотря на ничтожную вероятность чьего-то визита.

Из палатки, немного вздремнув от хмеля, вылез Соля и потянулся. Во рту у него был гадкий привкус. Он достал пакетик чая, перекус и воду, затем пошёл к горелке.

— Руки кипятишь? — с улыбкой спросил Соля.

— Много болтаешь, — не раздумывая, оскалился на него Писарь, первый раз за долгое время посмотрев на что-то другое. Перед глазами заплясали фиолетовые пятна.

Соля сглотнул и, сложив продукты для полуночного перекуса, залил в чайник, стоящий рядом, воду, затем поднёс его к горелке, ожидая, пока Писарь уберёт руки. Тот убрал почти сразу, встал и пошёл к своей палатке. Оттуда он вынес свою чашку с двумя пакетиками чая, поставил рядом с кружкой Соли и, взяв автомат, стоящий, прислонённый к лежачему стволу дерева, пошёл на пост. Бинокль Лодочник забрал с собой в палатку. Виктор, как и любой другой "жигульский", умел обходиться и без него. Наконец-то шею ничего не оттягивало.

Перед глазами ещё мелькали неприятные точки. В округе было тихо. Машины Купца видно не было. Вероятно, он ехал без фар. А может, уже доехал до поворота к "бобровским". Писарь закурил и залился кашлем, то переставая, то заново начиная истошно драть горло. Теперь Писаря слушали все в лагере, кто не спал.

Наконец взяв себя в руки, он затянулся ещё раз и выпустил облачко дыма куда-то вверх. Звёздами усыпанное небо. Красиво. Он знал немного созвездий и за несколько секунд нашёл все, которые помнил. Остальные он выискивать не стал. Насладившись затем видом млечного пути, он опустил голову и стряхнул пепел. Ни шороха вокруг. Как обычно.

Изредка постовой слышал падающую сухую ветку и это было большим событием, из таких, которые можно рассказать у костра ради смеха. Когда каждый хруст настораживал, даже из-за треска дерева от сильного ветра, можно было поднять весь лагерь — враги идут. Писарь, поперхнувшись, докурил сигарету и взял следующую. Одной сейчас было мало.

Где-то сзади послышалось шипение и бульканье — кипяток шпарил из носика чайника. Соля заваривал две кружки чая. Перед тем, как тот остынет до нормальной температуры, у Писаря была одна сигарета, если будет курить медленно, смаковать горчащий табак или две, если будет курить, как обычно. Но третью курить он не собирался.

Соля звать Виктора не стал, не зачем было его провоцировать лишний раз. Вместо этого, натянув рукав на ладонь, он взял свою чашку и, подув на чай, отхлебнул, обжигая полость рта и губы. Свою чашку он поставил назад и, решив, что напиток ещё не заварился, начал макать пакетики снова и снова, одновременно в обеих кружках.

Из своей двуспальной палатки вылез Лысый, со своей кружкой в руках и пакетиком чая в ней. Соля налил и ему, прикрывая ручку обгоревшего чайника прихваткой. Вскоре к горелке стянулись Рыжий и Жигуль с чашками. Перекусить "на дорожку" хотелось не только Соле, поэтому уже скоро "жигульские", причмокивая, поедали бутерброды, запивая их чаем.

Писарь снялся с поста и его место занял Рыжий, единственный из бодрствующих, кто не хотел есть. Взяв свой пистолет и чай, он перебрался на пригорок. Кобуру он на всякий случай расстегнул, готовясь выхватить пистолет так быстро, как только возможно.

12:40. Поели достаточно быстро, но несмотря на то, что никто не жевал и не пил, в лагере было тихо, за исключением кашля Писаря или, иногда, Жигуля. Кашель как демаскирующий фактор никто не рассматривал — нужно было всего лишь подойти на расстояние броска, после этого можно было кашлять хоть полчаса.

У Писаря осталось ещё одно дело, выгрызающее его изнутри — чистка своего автомата. За этим он и ушёл в палатку, когда доел. По металлическому лязгу деталей, все поняли, что он делает и помнили, что его вынудило почистить автомат. Убивать никто, кроме Рыжего, не боялся. Все смирились с мыслью, что в Нилосске можно не оглядываться на мораль, лишь на холодный расчёт.

Остальные коротали время, рассматривая детали своей экипировки, подгоняя под себя редкие в группе разгрузки и личные бронежилеты. Соля молча достал колоду и, вынув карты, начал чесать их в руках, затем оглянул собравшихся за пнём сталкером. Никто не изъявил желания играть и, помешав карты ещё немного, он сложил их обратно.