Добродетели (ноябрь 2008)

Нетрудно догадаться, почему целомудрие оказалось сильно скомпрометированным. В процессе воспитания и социализации каждому из нас очень подробно и обстоятельно перечисляют все, что нельзя, и очень редко и не-охотно объясняют, при каких условиях все-таки можно делать то, что хочется, и не испытывать при этом угрызений совести. Все мы вырастаем здорово запуганными, боящимися своих инстинктивных желаний: по мере того как мы живем дальше, почти на каждом шагу выясняется, что как только ты сделал то, что хотел, ты неизбежно ущемил чей-то интерес, задел чьи-то чувства и, сам того не желая, причинил кому-то зло, даже если это было почти незаметное невооруженным глазом микрозло. Разумеется, человек, желающий ощущать себя хоть в чем-то свободным, первым делом посылает куда подальше целомудрие: если начать грабить и убивать, за это предусмотрены санкции, а если совокупляться направо и налево, за это не то что статьи не предусмот-рено, но к тому же и перед пацанами есть чем похвастаться. При этом человек перестает воспринимать целомуд-рие как свою внутреннюю душевную потребность, заложенную в него природой, а видит в нем исключительно навязанный ему, ненавистный социальный ограничитель. Вообще, честно говоря, при слове «целомудрие» возникают какие-то сомнительные визуальные ассоциации: представляется прыщавый девственник лет двадцати пяти, который угрюмо сидит в углу и прожигает оттуда взглядом каждую проходящую мимо женщину - он хочет ее тем больше, чем сильней ему запрещает его целомудрие. На самом деле становится обидно за целомудрие, которое является не уродливым и постыдным, а безусловно похвальным качеством: хочется сделать ему какой-то ребрендинг и реабилитировать в глазах общественности как нечто, чем можно гордиться. Для этого, наверное, стоит перевести это понятие из религиозной сферы, где оно воспринимается несколько ханжески и упрощенно как пропаганда воздержания, в светскую, где оно приобретает более широкий общефилософский смысл. В человеке, который мучается вопросом «Как избавиться от бл…ства?», говорит не менее сильная, чем половой инстинкт, психологическая потребность - ощущать себя цельным (то есть не испытывать противоречивых, раздирающих тебя на части желаний и эмоций), и мудрым (то есть понимающим смысл того, что с тобой происходит). В этом смысле целомудрие совсем не синонимично невинности - для невинного человека, не имеющего представления о пороке, проблема целомудрия, то есть сохранения своей внутренней целостности и восстановления ее, в случае если она нарушена какими-то неправильными поступками, вообще не стоит.

Апологетику целомудрия хочется начать с того, что оно вовсе не требует от вас защелкнуть на чреслах стальные трусы и ключик выбросить в пропасть. Принципиально запрещать себе половые связи, не облагороженные брачным союзом или любовными отношениями, - довольно плоское и примитивное понимание целомудрия. Это все равно, что проводить прямую зависимость между физической чистотой и духовной. Нет никакой особой цельности характера и мудрости в том, чтобы насиловать себя. Скорее некая трусость видится в том, чтобы изолировать себя от контактов с другими людьми из опасения, что они разрушат вашу внутреннюю цельность, вызвав в вас какие-то разрушительные, предосудительные желания и эмоции.

Современные философы формулируют понятие целомудрия вообще достаточно либерально, так что считающий себя целомудренным человек вполне может вести довольно сексуально раскованный образ жизни. Самое ловкое из встреченных мной энциклопедических определений гласит: «Целомудрие - положительная моральная характеристика человека, которая раскрывается в соблюдении сознательного самозапрета на познание, переживание и совершение всего того, что может ослабить или разрушить способность противостоять и сопротивляться злу». Тут мы сразу упираемся в необходимость сформулировать, что такое зло, и встаем перед фактом, что целомудрие в привязке к понятию зла оказывается крайне субъективной категорией (ну если оставить за скобками такое объективное зло, как венерические заболевания, к которым ведут беспорядочные связи). Причиняю ли я зло, ложась в постель с первым встречным, например, его жене, если она об этом никогда не узнает? Причиняю ли я зло этому первому встречному, который, если бы я проявила моральную устойчивость, пошел домой к жене и не был бы вынужден ей врать, что задержался на совещании? Причиняю ли я зло себе, когда трачу время своей единственной жизни на человека, ничем мне не интересного, кроме того, что его половые органы устроены иначе, чем у меня?