Доброе имя

Входит Широков — рослый, загорелый, слегка сутуловатый. Одет небрежно: грязные ботинки, подвернутые внизу старые брюки и хороший новый пиджак с набитыми всякой всячиной карманами. В руках у него удочки и полная рыбы авоська. Он чуть заметно навеселе.

Скажи-ка, рыболов, как, по-твоему, — нужно газетчику чутье или ему нужен только диплом о высшем образовании и любовь месткома за хорошее поведение?

Широков(вешая авоську на спинку скамейки). Любовь месткома — вещь полезная, но чтобы ее заслужить, нужно иметь хорошее поведение, которого у нас с тобой нет, так же как и достаточного образования. Остается ссылаться на чутье, что, как я вижу, ты и делаешь… (Санникову.) Сережа, говорил вам Николай Борисович, что газетчик умирает в пятьдесят?

Санников(нерешительно). Говорил…

Широков. Не верьте ему! Он преспокойно доживет до восьмидесяти.

Черданский(усмехнувшись). Откуда столь точные сведения?

Широков. Чутье бывшего фронтовика. Такие люди, как ты, не любят умирать раньше других.

Черданский. А такие, как ты?

Широков. А такие, как я, любят выпить по воскресеньям, в особенности если рыбалка, да такая хорошая, как сегодня. Такие, как я, предпочитают молча сидеть над поплавком (подмигнув Санникову), чем делиться с молодыми людьми своим незаконченным гимназическим образованием.

Санников(с неожиданной решимостью). По-моему, Василий Степанович, не только мне, но и вам еще есть чему поучиться у Николая Борисовича! (Встает.)

Широков(миролюбиво). А я уже. (Кивнув на Черданского.) У него ведь курс обучения годичный. За год все, что знает, расскажет, а потом все с начала — как шарманка! (Черданскому.) Верно я говорю?

Черданский. С рыбаками выпивал?

Широков(добродушно). Уха была!

Смерив Широкова уничтожающим взглядом, Санников уходит.

Черданский. Нашел при ком показывать свое остроумие!

Широков. А я нарочно. Дай, думаю, подорву твой авторитет, а то еще забьешь мальчишке мозги всякой чепухой… Хочешь, скажу, как по нотам, все, что ты ему говорил? Что газета у нас скучная. Что тебя не ценят. То ли дело было раньше — во время оно! И заголовки были гениальные и редактора отчаянные. А теперь все не так. Только ты один такой зубр остался. Вымираешь, вымираешь, и все никак не вымрешь!

Входит Тамара Филипповна в летнем, очень ярком платье, с книгой в руках.

Черданский. Присаживайтесь, Тамара Филипповна.

Тамара Филипповна. Я, если вы успели заметить, после обеда всегда стою. Хотела поболтать с нашими редакционными девушками, но они (иронически) предпочитают волейбол.

Широков(встает). Необразованность, Тамара Филипповна.

Тамара Филипповна. Несмотря на вашу иронию, вы не так уж далеки от истины.

Широков. Что вы читаете?

Тамара Филипповна. Метерлинка. (Хочет показать Широкову книгу, но раздумывает.) В подлиннике — по-французски. (Удаляется.)

Широков. Второй год читает и, по-моему, всегда посредине, чтобы держать было удобней. Ох, смерть не люблю интеллектуальных дам! И чего только она у тебя в секретаршах застряла?

Черданский. Ничего удивительного. Приехала в эвакуацию, интеллигентный человек, я ее немножко знал еще по Ленинграду. Образования у нее не отнимешь…

Широков. И отнимать нечего — обыкновенная малограмотная гусыня. Наверное, ходит вокруг тебя, хлопает крыльями и гогочет — вы, Николай Борисович, у нас единственный интеллигентный человек, разве вас здесь понимают? А ты и таешь!

Черданский. Ладно, пусть таю. А что, положа руку на сердце, разве меня здесь ценят? Почему Брыкин, у которого газетный опыт — вот! (показывает пальцами, какой маленький опыт у Брыкина) — и сразу из партийной школы в заместители редактора, а я, горбом дослужившись до ответственного секретаря, все еще не утвержден обкомом? Третий год исполняю обязанности!

Широков. Так у тебя же два выговора было.

Черданский. Было, да сплыло. Не ошибаются только бездельники!

Широков. Ну, значит, теперь утвердят. Чего ты расстраиваешься?

Черданский. Мне утверждение не для денег и не для славы нужно. А чтобы Брыкин перестал меня цукать, как маленького, чтобы я тоже мог, в случае чего, по столу кулаком!