Доброй ночи, мистер Холмс!

Надо сказать, что ни одна из этих дам ни разу не появилась в роскошной бриллиантовой перевязи, тянувшейся, как орденская лента, от плеча до талии, – том самом украшении, в котором однажды запечатлели Ирен итальянский художник и несколько фотографов. Теперь это изображение моей подруги присутствовало на каждой афише, извещавшей о концертах с ее участием. В ноябре к нам в Брайони-лодж явился курьер от Тиффани, вручивший Ирен обитый кожей футляр. Внутри оказался бархатный воротничок, украшенный окаймленной жемчугом ниточкой бриллиантов. К подарку прилагалось послание мистера Тиффани, в котором он благодарил Ирен за то, что она пробудила по всему миру интерес к бриллиантовой перевязи, которую американский ювелир вскоре собирался выставить на продажу. Подарок Тиффани великолепно подходил для концертов, а материал для воротничка был подобран особенно удачно – в силу мягкости бархата, он совсем не стягивал горло и нисколько не мешал подруге петь.

Чувство опасности, снедавшее Адлер, притупилось настолько, что Ирен ежедневно стала ездить в одиночестве на прогулки в ландо, которым правил наш кучер Джон Джуит. Отправлялась она на прогулку в пять, а возвращалась в семь – как раз к ужину. Ощущение свободы и чистый воздух – это сочетание творило с Ирен настоящие чудеса. Подруга приезжала румяная, с блеском в глазах, – такой я ее не помнила со времен моих первых дней в Богемии.

Наша жизнь постепенно вошла в привычное русло и неслась вперед, словно сани по свежему снежку. Но снег имеет свойство таять. Я не могла найти себе покоя. Меня угнетало ощущение, что впереди нас ждет нечто непредвиденное, страшное, дурное, что наши жизни висят на волоске. Я полагала, что всему виной мое чрезмерно богатое воображение, и пыталась отогнать тревожные мысли, нагружая себя работой. Я старалась быть такой же усердной, как Ирен, сосредоточившаяся на музыке, или как Годфри, продолжавший в свободное время искать банковскую ячейку своего отца.

Самые светлые воспоминания о тех мрачных зимних днях были связаны с концертами Ирен и восторгом, с которым ее принимала публика.

– Понять не могу, в чем тут дело, – пожаловалась как-то мне она, когда мы ехали в ландо домой после очередного выступления, – когда я прикладывала нечеловеческие усилия, чтобы пробиться на оперную сцену в Лондоне, меня никто не замечал. Теперь же я вынуждена отказываться от ролей в операх и ограничиваться лишь скромными концертами. Предо мной преклонила колени сама фортуна!

– Даже яблоки на одном дереве не могут созреть одновременно, – изрекла я старую шропширскую поговорку.

– Наслаждайся улыбками фортуны, пока можешь, – посоветовал Годфри. – Она – дама изменчивая и в любой момент может отвернуться от тебя.

Копыта лошади мягко постукивали по припорошенной снежком мостовой. Когда в экипаж проникал свет газовых фонарей, он словно высекал пламя из нити бриллиантов, украшавшей воротничок Ирен, а крахмальная манишка Годфри казалась столь белоснежной, что будто бы сияла.

Мне было тепло и уютно. Годфри, как и я, никогда не пропускал выступления Ирен, после которых неизменно провожал нас до дома. Наряду со мной он понимал, что после концерта Ирен хочется поговорить – ее запал не угасал с последней нотой, и потому, прежде чем отправиться спать, ей было необходимо как-то растратить бурлившую в ней энергию.

При этом от нашей веселости и жизнерадостности веяло умиротворением. Мы выглядели так безмятежно, словно нашу троицу извлекли из стеклянного шара, внутри которого при встряхивании начинает идти снег. В атмосфере уюта и покоя, царившего в коляске, начинало казаться, что мы никогда больше в будущем не изведаем горестей и бед.

Мы вышли из экипажа у Брайони-лодж, после чего Джон щелкнул поводьями, поехав ставить экипаж на ночь. На верхушках воротных столбов образовались снежные шапки; снег усыпал дорожку и подоконники.

Годфри взял нас под руки, и мы втроем направились к двери по мягкому холодному ковру, сотканному матушкой-природой. Наши следы нарушили безупречную гладкость этого ковра, а юбки оставили на нем причудливые следы. В свете луны и газовых фонарей, казалось, все было усыпано бриллиантовой пылью.

– Как же хорошо вернуться домой, – вздохнула Ирен на пороге. – Это первое место, которое я готова… Годфри, что случилось?

Взяв у нее ключ, адвокат сунул его в замок и повернул, однако, несмотря на щелчок, дверь не открылась. Из дома, в котором, по идее, спала миссис Ситон, донесся приглушенный удар.

– Если замок заело, миссис Ситон встанет и откроет нам дверь, – сказала Ирен.

Из дома послышался еще один приглушенный стук, и Годфри вскинул подбородок. Мгновение спустя он спрыгнул с крыльца и, пробившись через усыпанные снегом кусты, бросился к окнам гостиной.

Резким рывком сломав хлипкую защелку на раме, он распахнул окно и запрыгнул в него, словно это была дверь. Из дома снова послышался шум, на этот раз сопровождавшийся хрипами, звуками борьбы и невнятными ругательствами.

Ирен было вознамерилась проследовать вслед за Годфри, забравшись в дом через окно, но я схватила ее за руку. И вовремя.