Доброключения и рассуждения Луция Катина (без иллюстраций)

– Истинно говорят: наилучшие из красавцев те, кто не ведает о своей красе иль не удостаивает ее внимания. – Вздохнула. – Ладно, ступай, тебя проводят. На нынче с меня хватит. Я уж не такая сластена, как прежде. А спать я люблю одна.

Будучи ведом молчаливым, важным лакеем по коридорному лабиринту, Луций укорялся тем, что так быстро нарушил обет относиться к женщинам только как к сестрам. С другой стороны, для сестры Мавра Егоровна («Маврушей» он не посмел назвать ее даже мысленно) старовата. А и какой был выбор? Еще древний мудрец сказал: «Нет хуже греха, чем оскорбить того, кто сделал тебе благо». Льзя ль было обидеть добросердечную хозяйку отвержением ее перезрелых ласк? Он заслужил бы тем имя чернейшего из неблагодарных.

Мысль была утешительная, усталое тело требовало отдыха. Наш герой рухнул на подушки, рассудив, что додумает обо всем этом завтра. Утро вечера мудренее.

* * *

И утро настало прямо в следующее мгновение. Только что он задул свечу, лег, сомкнул ресницы, как тут же раскрыл их – а уже светло и даже не рано. Каминные часы показывали ровно десять. Должно быть, их тренькание и пробудило Луция.

Он сел на мягкой постели, осмотрел хорошенькую, как шкатулку, комнату и увидел, что на кресле разложена будто сама собой явившаяся одежда – что-то персиковое с позолотой.

Потом молодой человек умывался в примыкающем туалетном кабинете, где кроме самольющейся воды обнаружился еще и настоящий вассерклозет. Луций исследовал его устройство с великим интересом, восхищаясь хитроумной инженерией.

Вышел – на столике чашка с дымящимся шоколадом. Выпил, оделся, погляделся в зеркало – и остался собою недоволен. Из веницейской рамы на него пялился расфуфыренный хлыщ в золотистой жилеточке и кокетливом камзоле с перламутровыми пуговками.

Как низко я пал, горестно сказал себе Луций. Ряженая кукла в кукольном домике! Куртизан! Игрушка для разврата!

Самоугрызение – горькая услада всякого взыскательного ума, но Катин не успел как следует ею напитаться. В дверь сунулась напудренная голова лакея, и молодому человеку было объявлено, что ее сиятельство велит пожаловать.

Стало быть, Мавра Егоровна – сиятельство, думал Луций, следуя за провожатым. Что ж, неудивительно, если бы и светлость.

Хозяйку он нашел в будуаре, своею обширностью подобном танцевальной зале. Мавра Егоровна сидела за столом, с пером в руке и почему-то в бархатном домино на лице.

– Прости, милаша, за сие, – молвила она, коснувшись маски. Тон ее был деловит. – Утренняя Аврора в мои годы нельстива. Покажусь тебе после, когда со мною управится мой француз. Пока ж хочу устроить твою судьбу. Не лиценциатом же тебе оставаться. Думаю вот, какому полковнику отписать. Ты в котором регименте желаешь состоять – кавалерийском иль пехотном? Не хочешь – ступай во флот, как мой младшенький. Ему семнадцать, а уже лейтенант. Что мундир-то у них хорош, прелесть!

– Я не расположен к войне и военным занятиям, – ответствовал Луций.

– На войну тебя никто и не пустит. Пускай дураки и некрасивые воюют. Но у нас в России без службы нельзя, иначе кто ты такой? Определить, что ли, тебя в конногвардейцы?

– Я на коне неважно езжу.

В дверь деликатно постучали.

– К вашему сиятельству Степан Федорович Фермор.

Добрая фея воздела перст.

– О! Судьба сама дает подсказку. Се командир Семеновского полка. Мундир у семеновцев тоже недурен, в самый раз к твоим лазоревым глазкам. – И велела слуге: – Веди генерала в малую гостиную. Скажи, скоро буду. А ты, Королевич, подожди здесь.

Взволнованный, Катин принялся расхаживать по комнате, ругая себя за малохарактерность. Надобно было решительно объявить, что военного мундира он никогда и ни за что не наденет! Ведь взявший в руки оружие отвергает самое принцип человеколюбивости!

Догадываясь, что Мавра Егоровна подобных сентенций выслушивать не станет, он решил изложить их в записке, ибо написанное слово весомее изреченного. Оставить декларацию на столе – и удалиться. Это будет поступок не куклы, не игрушки, но достойного мужа с твердыми убежденьями.

На столе рядом с чернильницей лежало письмо, адресованное «Ее светлости графине Мавре Егоровне Хавронской».

Ах, вот это кто!

Луцию стало понятно, почему хозяйка дворца запросто ездит к государыне и может распоряжаться гвардейскими полковниками. Всему Санкт-Петербургу известно, что российской державой управляют женщины, входящие в ближний круг ее величества. Наисильнейшая из них, наиближайшая к державной особе – царская кузина Хавронская. Ни одно значительное назначение, ни одна перестановка в верхах не свершается без ее участия. То-то к ней сам начальник лейб-гвардии Семеновского полка генерал-аншеф Фермор с утра ездит и дожидается, пока примут.