Доброключения и рассуждения Луция Катина (без иллюстраций)

– Не руки и сердца, ибо сердце не вместилище души, а всего лишь насос. Я предлагаю вам мою руку и мой разум. Согласны ли вы стать моим супругом до самого гроба – либо же до тех пор, пока мы друг другу интересны (в зависимости от того, что произойдет раньше)? – уточнила педантичная Беттина.

– А… а почему… почему вы отказали мне раньше и сами захотели этого сейчас? – спросил глупец Луций, вместо того чтоб сразу воскликнуть: да, да, тысячу раз да!

– Вы продемонстрировали, что можете меняться, – отвечала она не вполне понятно, но Катин уже опомнился и не стал искушать судьбу дальнейшими вопросами. Луций, неистово кивнул, три раза подряд, а затем, внезапно осмелев, выпалил:

– А может у нас с вами быть одна спальня? – Испугался, поспешно прибавил: – Нет-нет, ничего такого! Две отдельные кровати и, если хотите, даже два алькова. Но мы могли бы разговаривать перед сном, в темноте…

– Я подумаю о вашей просьбе, – великодушно молвила его избранница, а вернее сказать избирательница. – Скрепим же нас союз рукопожатием.

* * *

Брачную ночь молодые провели, читая друг другу отрывки из своих любимых книг. Это была настоящая оргия чистого наслаждения.

В свадебное путешествие они отправились в Афины, к первоисточнику мировой философии, где осмысляли бытие Платон, Аристотель, Сократ и мудрецы Стои. Через разоренную Европу супруги доехали до Триеста, оттуда на венецианском корабле отбыли во владения султана Мустафы III.

Стоя у руин Парфенона, долго молчали, глядя вниз, на грязный восточный город, два тысячелетия назад бывший средоточием высоких идей.

– На какие мысли наводит вас это печальное зрелище? – спросила госпожа Катин.

– Что всё когда-нибудь заканчивается смертью и распадом.

– Это-то не новость. – Она присела на обломок капители. – Я думаю про другое. Одни прекрасные принципы мало стоят, если не способны оборонить себя от варваров. Вероятно, самая трудная философская задача на свете – как защититься от Зла, не опускаясь до Зла самому. Христианская религия предлагает решение, но сама ему не следует. А я полагаю, что пока на сей вопрос не сыщется ответа, никакой рай на Земле не построится. Мы с вами будем об этом разговаривать и, может быть, найдем какой-нибудь способ. Хорошо?

– Хорошо, – молвил Луций, любуясь женой.

Он думал: это ведь храм мудрой Афины Паллады, по-римски Минервы. Беттина и есть Минерва. Я же – смертный, которому в супруги досталась богиня, и тут сетовать не на что. Богинь высекают из мрамора, а мрамор не тает в объятьях. На то он и мрамор. На то она и богиня.

Домой новобрачные вернулись в первый день весны. Луций стягивал запылившиеся ботфорты, когда в гардеробную ворвался принц, подхватил друга, обнял, замочил радостными слезами.

– Я так вам благодарен! Так благодарен!

– За что? – удивился Катин. – Я еще ничего не успел сделать.

– За то, что вы увезли Беттину! Вдали от нее моя Ангелика волшебно переменилась! Сначала позволила целовать ее в щеку, потом в губы, а потом… Наш брак более не белый! Он разноцветный! Как радуга! О, это такое счастье!

Луций смотрел на ликующего принца со снисходительной улыбкой.

Нет, ваше высочество. Вы заблуждаетесь. Подлинное, прочное счастье зиждется не на суетечном Флогистоне, а единственно на чистом Рационии. Это высшее счастье доступно очень, очень немногим, зато оно не подвержено старости и нетленно.

Глава XII

Герой отмечает печальную дату, получает предложение стать акушером и узнает, что на востоке загорается заря

Горестную годовщину, проклятое 11 ноября, Луций встретил у гробницы, украшенной бюстом Минервы. Скульптор придал лицу богини черты усопшей. Тусклое солнце слегка шевелило тени в мраморных глазницах, и вдовцу казалось, что Беттина на него смотрит, продолжает оборвавшийся разговор.

Год назад, на смертном одре, перед тем как лишиться сознания, она лепетала:

– Как глупо, как глупо… Теперь никто не последует моему примеру, всё окажется напрасно. Хуже, чем напрасно! И как жаль, что я не увижу, как вы достраиваете наш Сад… Перестаньте плакать, Луций. Стыдно! Вы же философ. Пообещайте мне, что не будете плакать. Тогда я скажу вам нечто важное.

Скованный ужасом Катин немедленно вытер мокрое лицо и поклялся, что в жизни больше не проронит ни слезинки.

Беттина слабо улыбнулась.

– Так-то лучше. Вы ведь сильный. Очень мягкий, но очень сильный. За это я вас и полюбила. И хочу сказать вам то, чего никогда раньше не говорила…

Он наклонился к самым ее устам, потому что голос звучал всё слабее. Но звук совсем стих. Губы еще мгновение-другое шевелились, потом перестали.