Добролюбов

Смерть родителей нанесла последний удар давно поколебленной религиозности и дала новый. толчок для работы деятельного ума. Он сам писал об этом в дневнике: «Меня постигло страшное несчастье — смерть отца и матери, — но это убедило меня окончательно в правоте моего дела, в несуществования тех призраков, которые состроило себе восточное воображение и которые навязывают нам насильно вопреки здравому смыслу. Оно ожесточило меня против той таинственной силы, которую у нас смеют называть благою и милосердною, не обращая внимания на зло, рассеянное в мире, на жестокие удары, которые направляются этой силой на самих же ее хвалителей!..»

Мы видим, что его ожесточение против религии росло вместе с ненавистью к злу, рассеянному в мире. Он стал задумываться над истоками этого зла, искать его корни. Он вскоре нашёл их и начал готовить себя к борьбе со злом. Перед ним открылись широкие горизонты жизни. Расставшись навсегда с прошлым, он теперь весь устремился к будущему.

Товарищи, съехавшиеся после каникул, заметили что Добролюбов повзрослел, стал самостоятельней, энергичнее, смелее. В их глазах еще больше, вырос его авторитет; они стали относиться к нему с еще большим уважением, чем в прошлом году. У него появились новые друзья, кроме прежних — Щеглова и Радонежского. Очень скоро Добролюбов занял главное место в том студенческом кружке, который сложился в это время в институте.

На первых порах видную роль в этом кружке играл Дмитрий Щеглов, отличавшийся, по свидетельству современника, «самыми крайними воззрениями в области политики, философии и религии». Он любил вспоминать французскую революцию и времена Конвента, в области, философии считал себя материалистом, решительно отвергал религию и совершенно не признавал искусства. Громогласные речи и категорические суждения Щеглова, не терпевшего никаких возражений, довольно долго действовали на Добролюбова, и он сам считал, что общение с Щегловым было полезно для его умственного развития.

Только через некоторое время он понял, что «крайние воззрения» его приятеля были в значительной мере позой, фразерством, рассчитанным на эффект. Расхождения во взглядах, неприметные вначале, на старшем курсе института привели к разрыву между бывшими друзьями. Впоследствии Щеглов, ставший педагогом и писателем по общественно-политическим вопросам (он выпустил книгу «История социальных систем»), занял откровенно реакционную позицию, чем подтвердил дальновидность Добролюбова.

Однако в студенческие годы Щеглов выделялся среди товарищей своим развитием и непринужденностью суждений, которые он выражал обычно во всеуслышание. Вероятно, поэтому он и казался многим как бы первым лицом в кружке. Скромный Добролюбов, во всех отношениях превосходивший Щеглова, тем не менее терялся рядом со своим шумным товарищем.

Активными членами студенческого кружка были также Михаил Иванович Шемановский, отличавшийся, по словам Добролюбова, «благороднейшим направлением» и ставший его близким другом и единомышленником; Игнатий Иосифович Паржницкий, пользовавшийся всеобщим уважением за свои честные убеждения, атеист, презиравший поповщину и имевший в этом смысле некоторое влияние «а Добролюбова; Николай Петрович Турчанинов, учившийся у Чернышевского в саратовской гимназии и продолжавший поддерживать знакомство, с ним в Петербурге; Борис Иванович Сциборский, человек передовых взглядов, весьма близко стоявший к Добролюбову; Иван Иванович Бордюгов, один из закадычных его друзей; Глеб «Михайлович Сидоров, восторженный фантазер, имевший в кружке прозвище «наш Робеспьер», и другие. По-разному сложилась судьба этих людей. Одни из них заслуживают того, чтобы мы с уважением произносили их имена (например, Шемановский, Бордюгов), другие этого не заслуживают (например» Сидоров, позднее враждебно относившийся к Добролюбову). Но тогда, на втором году студенческой жизни, всех их объединяло чувство товарищества, интерес к общественным вопросам, отрицательное отношение к институтскому начальству.

«…Нас было немного, — вспоминал один из членов кружка — Сциборский, — человек десять, преданных делу будущности, сознавших, что сухие лекции большей части наших почтенных профессоров и деспотические требования начальства в исполнении самых мелочных формальностей должны стать у нас далеко на второй план, а что нам нужен самостоятельный труд и прежде всего работа над самими собой… В числе наших товарищей, действовавших в таком духе, Николай Александрович был самым решительным, самым энергическим и чрезвычайно влиятельным деятелем. Вокруг него всегда, бывало, собирался кружок любивших и уважавших его товарищей; даже и враги его по убеждениям всегда относились к нему, как к человеку, который гораздо выше их стоял по своим честным стремлениям и по уму. А врагов у него было немало, особенно в последнее время институтской жизни, когда направление его ясно обозначилось…»