Добронега

– Положение, ребята, военное, – объявил князь. – Теперь не правитель я ваш милостивый, но военачальник строгий. Посему вменяется вам, хорловым детям, говорить в моем присутствии только, когда я вас спрашиваю, и исполнять все, что я вам говорю, не задавая вопросов. Никаких. Собирайте дружины. Шесть недель даю я вам, хорловы дети. Боляре же Кряж да Нельс, дружины свои собрав, передадут их под начало Ляшко и Ходуна, а сами по выбору – либо поступят в эти свои дружины ратниками, либо пусть отправляются по домам. А ежели долго станут сбираться, так ведь есть на примете четыре осины упругие. А дружину киевскую поведу я сам. Через шесть недель сбор в Берестове, как всегда. Идите, молодцы. Добрыня и Талец, останьтесь.

Возята вышел, неся дощечку с письменами, и за ним вышли ратники. Воеводы один за другим покинули помещение, не смея переглядываться. Талец с независимым видом сидел, рассматривая рукоять своего сверда, будто была это не рукоять, но диковинный какой-то предмет, привезенный на диво из Египта и никогда Тальцем ранее не виденный. Добрыня, все совещание простоявший стоймя, как и положено главе княжеской охраны, возле двери, сел на лавицу.

– Разрешаю говорить, – сказал Владимир.

– Ты говоришь, что дружину киевскую поведешь сам, – медленно произнес Добрыня, хмурясь.

– Да.

– Но дружина моя.

– Да. Соберешь ее ты, после того, как сходишь, куда я тебе велел. А поведу ее я.

– А я как же?

Печенег Талец чуть приметно улыбнулся.

– Как хочешь, – сказал Владимир. – Оставайся лучше в Киеве с Косой Сотней за порядком следить. Новгородцы к тебе, как сам ты заметил, любовью не пылают. Хапнут тебя в плен, узнаешь, что они о тебе на самом деле думают.

– Но я всегда водил дружину…

– И напрасно, – отрезал Владимир. – Нет в тебе, Добрыня, умения дружину водить. Отрядом командовать можешь, а дружину ты водил только потому, что племянник твой – великий князь. Не умеешь ты думать за всех, Добрыня. Вот и сейчас – надо было бы тебе меня спросить – а ежели ты, князь, дружину ведешь, то кто же все войско поведет? Но подумал ты не о войске, и не о походе, а о своем положении. Потому и не верят тебе воины.

– Ты, князь…

– Молчи. Где Борис?

– Здесь он. В тереме.

– Приведи его сюда, но не сразу. Пусть подождет у дверей, и ты с ним.

Оставшись один на один с Тальцем, Владимир вскочил с лавицы и уселся боком на край стола – точно напротив печенега.

– Приведешь мне, – приказал он, – не лучших воинов, но самых сорви-голов. Которые сами друг дружку боятся. По которым никто плакать не будет. Ударят они по Новгороду, и отойдут. Еще ударят и еще отойдут. А остальное войско пойдет на Литву, но развернется и на плотах ночью переправится через Волхов.

– Стало быть, урок сыну твоему желаешь ты оплатить кровью людей моих? – насмешливо спросил Талец. – Бывало такое и раньше.

– Бывало, – согласился Владимир. – Но есть и разница. В этот раз войско мое поведешь ты сам. А ударным отрядом печенегов поставишь командовать кого-нибудь еще. Можно Ляшко, он мне надоел.

Черные брови Тальца почти совсем закрыли черные же его глаза. Он перестал играть рукоятью и задумался.

Никогда дотоле печенег не вел варангско-славянское войско. Сам Талец, человек не знатный, презираемый печенежскими вождями, не рассчитывал, что станет когда-нибудь во главе кампании, и вельможные витязи будут подчиняться его приказам.

– А ты тоже ко мне под начало пойдешь? – спросил он недоверчиво.

– Дальние планы все мои, – ответил Владимир. – Но в планах краткосрочных ты волен приказывать и мне, и другим. Давно я не ходил никуда с ратью, многое изменилось с тех пор, а ты месяц как из похода вернулся.

Талец провел пальцами по иссиня-черным густым волосам, тыльной стороной руки тронул бритый гладко печенежский подбородок, покусал губу, и сказал:

– Опасное дело ты задумал, князь. Опасное и кровавое.

– Такая наша доля княжеская, – заметил Владимир автоматически, думая о другом.

– Три года назад умерла Анна, – напомнил Талец.

Глаза Владимира сверкнули.

– Ты это к чему?

– Добрая женщина была.

– Вы, печенеги, женщин за людей не считаете.

– И вы, ковши, не считали, пока Анна на Русь не прибыла. Долго жили Владимир с Анной. Но умерла Анна. И вот прошло три года, и стал наш князь жену свою забывать. И снова превращается в язычника.

– Неправда! – горячо возразил Владимир. – Не смей!

– Неуживчив ты, князь, везде тебе тесно. На всей Руси тесно, решил ты Русь расширить. Скинул греческое ярмо. Как это вы, христиане, говорите? «На круги своя». Долго нежились астеры, страх подрастеряли…

– Ты вот что, Талец, – сказал Владимир. – Ты не забывайся. Все вы, холопы, мизинца моей Анны не стоите. Иди, посмотри, что там с Добрыней и Борисом.

***