Попечение о вещах житейских приводит в смятение душу, и смущение ими смущает и лишает тишины ум.
Иноку, посвятившему себя небесному деланию, подобает всегда быть вне всякой житейской заботы, чтобы, погрузившись в себя самого, отнюдь ничего не находил он принадлежащего веку настоящему. Став упраздненным от всего такого, может он уже без развлечения поучаться в законе Господнем день и ночь.
193. Телесные труды без чистоты ума – то же, что бесплодная утроба и иссохшие сосцы; потому что не могут приблизиться к ведению Божию. Тело они утомляют, но не заботятся искоренять страсти в уме; а потому ничего и не пожинают.
Как сеющий в тернии ничего не может пожать, так губящий себя злопамятностию и любостяжанием ни в чем не может успеть, но стенет на ложе своем от бессония по причине гнетущей его заботы о делах.
194. Если душа просияла памятованием о Боге и неусыпным бдением день и ночь, то Господь устрояет там (внутри) к ограждению ее облако, осеняющее ее днем и светом огненным озаряет ее ночь; во мраке ее просияет свет.
195. Как облако закрывает свет луны, так испарения наполненного чрева изгоняют из души Божию Премудрость.
Что пламень огненный в сухих дровах, то и тело при наполненном чреве.
Как одно горючее вещество, приложенное к другому, увеличивает огненный пламень, так разнообразие брашен увеличивает похотное движение в теле.
В сластолюбивом теле не обитает ведение Божие; и кто любит свое тело, тот не улучит Божией благодати.
Как в болезнях рождения происходит на свет плод, веселящий родившую, так при томлении гортани рождается в душе плод ведения таин Божиих.
Как отец заботится о чадах, так и Христос печется о теле, злостраждущем ради Него, – и всегда бывает близ уст Его.
196. Тот странник, кто мыслию своею стал вне всего житейского. Тот монах, кто пребывает вне мира и всегда молит Бога, чтоб улучить ему будущие блага.
Богатство монаха – утешение, находимое в плаче, и радость от веры, воссиявающая в таинниках ума.
Тот девственник, кто не только сохранил тело неоскверненное плотским совокуплением, но стыдится даже малейшего о том напоминания.
Если любишь целомудрие, отгоняй срамные помыслы упражнением в чтении и продолжительною молитвою; и тогда будешь иметь оружие против естественных к тому побуждений; а без сего невозможно увидеть в душе чистоту.
197. Если ты истинно милосерд, то, когда отнято у тебя свое неправедно, не скорби внутренно и не рассказывай об ущербе посторонним.
Пусть ущерб, нанесенный обидевшими тебя, поглощается милосердием твоим, как терпкость вина поглощается множеством воды.
Докажи множество милосердия своего теми благами, какие воздаешь обидевшим тебя, как и блаженный Елисей поступил с врагами своими, намеревавшимися взять его в плен (4 Цар. 6, 13–23).
198. Кто истинно смиренномудр, тот, будучи онеправдован, не возмущается и не говорит ничего в свою защиту о том, в чем онеправдован, но принимает клеветы, как истину, и не старается уверять людей, что оклеветан, а просит прощения. Иные добровольно навлекали на себя название непотребных, не будучи таковыми; другие же терпели именование прелюбодеев, будучи далеки от прелюбодеяния, и слезами свидетельствовали, что несут на себе плод греха, которого не делали, и с плачем просили у обидевших прощения в беззаконии, которого не совершали, когда душа их была увенчана всякою чистотою и непорочностию. Иные же, чтоб не прославляли их за превосходные правила жизни, соблюдаемые ими втайне, представлялись в образе юродивых, быв растворены божественною солию и непоколебимы в своей тишине, так что на высоте совершенства своего св. Ангелов имели провозвестниками своих доблестей.
199. Спаситель многими обителями у Отца назвал различные меры ума водворяемых в оной стране, т. е. отличия и разность духовных дарований, какими наслаждаются по мере ума. Ибо не по разности мест, но по степени дарований назвал обители многими. Как чувственным солнцем наслаждается каждый сообразно чистоте и приемлемости силы зрения, и как от одного светильника в одном доме освещение бывает различно, хотя свет не делится на многие светения, так в будущем веке все праведные нераздельно водворяются в одной стране, но каждый в своей мере озаряется одним мысленным Солнцем, и по достоинству своему привлекает к себе радость и веселие, как бы из одного воздуха, от одного места, престола, зрелища и образа. – И никто не видит меры друга своего, как высшего, так и нисшего, чтобы, если увидит превосходящую благодать друга и свое лишение, не было это для него причиною печали и скорби. Там всякий, по данной ему благодати, веселится внутренно в своей мере. Вне же всех одно зрелище и страна, – и кроме сих двух степеней, разумею же одну страну горнюю, другую дольнюю, посреди же их разнообразие в разности воздаяний.