Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)

С утра все пошло наперекосяк. Лена собирала чемоданистую сумку, так как ее самолет улетал в 16:00. Ей надо было на пару дней в Берлин по личным делам. Было решено, что она поедет со мной на встречу, подождет в машине, а потом я отвезу ее в аэропорт. Любимая с раннего утра упаковывала вещи сама, и я ее не трогал. Я переворачивал всю квартиру в поисках контракта, который стороны должны были подписать через час с небольшим. Когда я разобрал спальню, гостиную и кухню на молекулы, у меня повисли руки. До встречи оставалось двадцать минут. На глазах были слезы злости и бессилия. Все три экземпляра исчезли. Растворились. Улетели. Утонули. Съелись. Сгорели. Сжевались. Все тридцать страниц. Три раза по десять. Тоненькая папка.

В это время Лена приподняла сумку, чтобы понять ее тяжесть, тихонько крякнула. Я сидел убитый в кресле и молча наблюдал за происходящим. Котик открыла молнию, достала огромную охапку глянцевых журналов «на дорогу» и разделила ее на две части. Одна куча, поменьше, ушла обратно в сумку, большая шмякнулась на стол.

Неожиданно из торчащей в сумке головы раздался знакомый, слегка придушенный нижним бельем голос:

– Вот, нашла твои бумажки, держи! Они попали ко мне в Vogue. Что бы ты без меня делал? А я чувствовала, что какая-то тяжесть тут не моя. А это, оказывается, ты мне туда запихал.

Выяснять отношения и доказывать, что еще вчера вечером все три экземпляра мирно лежали на журнальном столике (правда, сверху идиотских глянцев) и никому не мешали, было некогда. Я остервенело схватил сумку и выскочил из квартиры. Ленка бежала за мной с криком «А где мой паспорт?».

Но меня это мало волновало.

Через несколько минут мы влетели в машину, и в тот же миг часы на ближайшей церкви пробили полдень. Май в Париже безумно красив. Город становится розовый и какой-то зовущий. Было тепло и уютно. Ярко, солнечно и влюбленно.

Мне было тридцать три, и это была моя первая серьезная новая машина, которую я купил за два дня до этого. С приглушенным шуршанием куда-то за наши головы отъехала крыша пятисотого «Мерседеса». Кожа и дерево в салоне источали непередаваемый аромат шарма новой буржуазии. Ленка надела темные очки и подставила мордаху весенним лучам.

Через пять минут на узкой парижской улице около avenue Foch мы уперлись во французскую мусоровозку. Два абсолютно равнодушных к моим истерическим гудкам ближневосточных парубка посмотрели сначала на Лену, кажется, обсудили между собой, что бы они с ней сделали на досуге в своем любимом кишлаке, потом посмотрели на мой арийский вид и тоже обсудили мое будущее в этом же дружелюбном (для подобных мне личностей) месте и продолжали двигаться не спеша, но методично. Звонить в банк было некогда и неоткуда. Мобильные еще не существовали.

Смугло-кривожопый дегенерат в зеленом комбинезоне рассыпал мусорный бак по самой середине проезжей части, и оба работника муниципалитета уставились на лежащее на асфальте содержимое, почесываясь и что-то обсуждая.

Я начал кусать руль.

Еще минут через пять оживленной дискуссии на нефранцузском языке ребята решили, что на avenue Foch так будет красивей, оставили все как есть и поехали дальше.

Подъезжая к банку, я давал Леночке последние инструкции:

– Сиди в машине и слушай музыку. Если понадобится закрыть крышу, нажмешь на эту кнопку. Поняла?

– Поняла, – ответила красотка, не убирая головы от солнечных лучей парижской весны.

В 12:45 я вошел в финансовое логово.

Секретарша посадила меня на диванчик, вручила стакан воды и сообщила, что господин Пелесье пока занят, но должен освободиться через полчаса. Клиента нигде не было видно.

«Ну и хорошо! – подумал я. – Сам наверняка опаздывает».

Легкое беспокойство прошло через мою бабочку, когда пейзаж в окне за пару минут полностью изменился. Как это часто бывает, майское солнце резко сменилось сплошной чернотой, и дом напротив банковских окон мгновенно потерялся в страшном водопаде теплого дождя.

«Все будет в порядке. – успокаивал я сам себя. – Я четыре раза показал Лене, как закрывается крыша. Четыре. Даже собака бы запомнила. А не то что Лена».

Как и было обещано, господин Пелесье вышел ровно через тридцать минут.

– А месье Кассель ушел. Он подождал пятнадцать минут. Сказал, что ему много лет и он к такому обращению не привык. И работать с вами не будет. Впрочем, как и наш банк. Я сожалею, месье. Всего хорошего.

Пробормотав какую-то ахинею, я спустился вниз.

На улице мне предстояло увидеть следующую картину.

Дождь заканчивался, и солнце почти вернулось туда, где было полчаса назад. В машине под открытым зонтиком сидела нахохлившаяся Ленка.

Я открыл дверцу, и мне стало плохо.

Толстенный велюр шикарных ковриков превратился в тряпку, которой орудовала тетя Маша – уборщица у нас в начальной школе.

Кожаные сиденья обиделись на проливной дождь и сиротливо кукожились сами по себе. Педалей было не очень видно за толстым слоем воды, а на сиденье водителя сиротливо плавал занесенный ветром чей-то окурок.

– Я нажимала, нажимала! Вот! Вот! Жму. Видишь, жму! – кричала Лена, тыкая в кнопку. – Что ты от меня хочешь?! Жму, видишь, жму!