Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)

Александр Моисеевич Борода – известнейший и очень уважаемый московский раввин, хасид, то есть священнослужитель, представляющий ортодоксальное направление иудаизма. Декольте, мини-юбка и «лубутаны» трогали раввина приблизительно как атаки нашей сборной по футболу команду Уэльса на последнем чемпионате Европы. То есть никак. Так, слегка раздражали. Разговор не заладился с самого начала. Обращение «святой отец» в синагоге не канало. Александр Моисеевич сослался на то, что он далеко не святой, а что же касается отцовства – то Танину мать он вообще не припоминает. Раввин терпеливо объяснял, что гиюр – это непростая вещь, что к нему надо прийти духовно, через сердце и душу, через непоколебимую веру и учебу, что в среднем это занимает около двух лет, хотя сроков никаких нет, и надо просто очень хотеть. Тата слушала, но не слышала. Ей страшно хотелось курить, было скучно и совсем не терпелось расстегнуть кое-что для того, чтобы достать наружу припасенный и неубиенный аргумент. Наконец раввин смолк. Если бы не фамилия Лейбович, выбитая золотом на стене в списке уважаемых прихожан синагоги, то он и разговаривать с этой особой не стал бы. Тата поняла, что момент настал, вздохнула, коралловыми ногтями с белыми точками расстегнула тугую пряжку Louis Vuitton, достала из внутренностей сумки котлету американских купюр, и, на всякий случай не выпуская ее из рук (кругом все-таки евреи, народ непонятный или, скорее, понятный), тихо спросила: «Батюшка, давайте по-честному. Сколько?»

Борода раввина Бороды слегка дрогнула. Вылетевшие слова были едва слышны, но очень понятны. «Вон отсюда…» – повторил служитель культа еще раз. Аудиенция закончилась, как депульпация нерва: Тата была удалена из полости синагоги. Шансов на скоротечный гиюр не было никаких…

…Барышни поцокали языками и согласились, что раввин – конченый негодяй, так как деньги не взял. Но, возможно, Сеня тоже негодяй и все подстроил. Что подстроил Сеня – оставалось маленькой девичьей тайной, но так было легче кипеть и рычать.

– Шалом, гхений! – приближаясь к столу, громко поприветствовала меня тетя Роза. Как всегда, ее улыбка источала доверие и смелость. Тетя была вообще-то не моей тетей, а моего приятеля и друга детства. Но меня она знала с младенчества и (как это было принято в родной Одессе) всегда называла любимого Сашеньку «майн ингеле» [ «мой мальчик» или «мой сыночек», идиш]. Имела некое на то право: говорят, что у нее были романы с обоими моими дедушками. Не знаю, не знаю, но в семье всегда шутили, что «это все из-за того, что Розочкин муж со своим сложным характером ее чуть-чуть недолюбливал. Два-три раза в неделю. Вот ей и не хватало…» Тетя Роза с возрастом стала серьезным бизнес-инвестором и только что вернулась с питерского экономического форума. Живая, подвижная и стройная, ухоженная, со вкусом одетая женщина, несмотря на обилие бриллиантов во всех видимых местах, тетя Роза была ходячей легендой. По-моему, кроме инвестиций в Питере, там был еще найден некий жених… Близкое общение с мужчинами всегда резко омолаживало коренную одесситку. Злые языки говорили, что если Розиту запустить на всю ночь на оргию, то с утра она будет выглядеть так, что в кафе ей не принесут мохито без наличия паспорта.

– Ой! – услышав «шалом», заговорили девочки за соседним столом. – Вы, извините за выражение, евреи? А то у нас как раз проблемы. Может быть, поможете или посоветуете что-нибудь?

– Нет, шо вы, мы пэруанцы, – моментально отреагировала Роза Львовна с усилением на «э». – Конечно мы евреи! Если есть сомнения – извинитесь прямо среди здесь. А об помочь? Еще как надо на здрасьте помочь таким красивым мейделе [ «девочки», идиш]!

Через десять минут застольной беседы в нашем любимом «Аисте» девушки, почувствовав в тете Розе родную душу, хохотали вовсю и бодро рассказывали о своих мытарствах. По дороге выяснилось, что вторая дивчина тоже собирается замуж за нерусского парня, и ее наверняка ждут такие же испытания. «Очевидно, в некоторых кругах наши ребята снова в моде…» – читалось в глазах моей тетушки.

– У меня на 14-й станции в Одессе был когда-то кавалер Изя Лейбович. Застенчивый парень с большим апломбом. Это, случайно, не папа вашего жениха?

Тата чуть покраснела, но затем заговорщицким тоном, глядя почему-то слегка в сторону от своей новой старшей подруги, сказала:

– Не думаю. У моего Семы апломб как апломб. Я и больше видела.

В глазах тети Розы читалась искорка смеха и какая-то потаенная бизнес-мысль.

– Послушай, красотка! Я сильно не хочу, чтобы какой-то Сеня съехал с темы. У нас, у евреев, если ты способствуешь и люди женятся, то это очень зачтется на где-нибудь там. Называется «мицва» – благое дело. Я сама пойду к его родителям и скажу, что дружила с твоей бабушкой. А она таки была еврейкой, только стеснялась сказать. Расскажи мне за этого Сеню.