Доброволец

Я хотел видеть рыцарскую силу духа, столь скудную в моем времени, и я увидел ее. Здесь, в приднепровских степях малочисленные колонны голодных солдат, наспех обмундированных, испытывавших нужду во всем – от патронов до портянок, почерневших, почти обуглившихся в походах по раскаленной степи, шли на верную смерть, но невероятным образом оборачивали гибельное положение к победе. Ради чего? Да ради утерянного рая! Я сам был среди них, я сам был одним из них, и я понял, почему рыцари отправлялись когда-то в крестовые походы. Добыча, слава, новые земли – да, конечно, все это важно, только главным было ожидание дара Господня, ожидание чуда, которое Он положит прямо в их ладони, как хлеб кладут в ладонь голодного человека.

Так вот, мы получили свое чудо. Пусть одно на всех, но и это было щедрым подарком.

* * *

Последние капли его иссякли к середине августа.

Тогда все чаще звучало в наших разговорах недоброе слово «Каховка», а потом еще хуже: «Красные наступают с Каховского плацдарма, красные хотят отрезать нас от Крыма…» А ничего, у нас хватало сил ударить им навстречу.

Корниловские полки сцепились с ними лоб в лоб, атака против атаки. Это были далеко не те слабоорганизованные толпы, которые выходили против нас под Сумами, Фатежом, Орлом, пытаясь задавить числом, бывали биты, сменялись другими толпами ничуть не лучшего качества, и так до бесконечности, пока наши полки не превращались в батальоны, а батальоны в роты… Не знаю, кто ими руководил тогда, по всей видимости, люди храбрые, но бестолковые. Теперь – другое дело. «Товарищи» превратились в серьезного врага. Против нас выходили шли дисциплинированные солдаты под началом искусных и волевых командиров. Только изменились и мы: все мягкое, ломкое, хрупкое в нас давно перегорело и расплавилось.

Помню, мы подходили к большому селу Серагозы – то ли Верхние, то ли Нижние, бог весть. Вот-вот должна была начаться артиллерийская дуэль, мы ждали тяжелой сшибки, может быть, штыковой. Внезапно пошел дождь. Вскоре он превратился в ливень, водопад, ниагару, будто ангелы прямо над нами опорожняли ведро размером с город. Сплошная стены воды не позволяла ничего различить в пятнадцати шагах. Мы просто старались не сбиться с дороги. Наезженные колеи вмиг обернулись озерами. Твердь расквасило до состояния манной каши.

Мы с Никифоровым и Евсеичевым взялись за руки, не давая друг другу сбиться с пути и утонуть в грязи. Впереди глухо, как в вату, треснули первые выстрелы, затараторил пулемет. Одиноко ахнуло орудие. Но красные не видели нас точно так же, как мы не видели их. Казалось, свинцовая перебранка совершенно безобидна как для наступающих, так и для обороняющихся.

Но нет. Пулеметная очередь взбила пяток фонтанчиков на глинистой жидели. Ударник, шедший справа от нас, упал ничком, из пробитой головы толчками выходила кровь. Никифоров, вроде бы, стрелял, а у нас с Евсеичевым не хватало для этого сил и сноровки. Вскоре под ноги стали попадаться трупы красноармейцев. Один, другой, пятый… Некоторые заколоты штыками. Значит, была все-таки сшибка, наверное, где-то далеко впереди. Наше наступление было для их стрелков неожиданностью, и они побежали, скорее, от страха, чем от напора ударников.

Но к вечеру ливень прекратился. Не было его на другой день, да и на третий… Все это время мы выбивали красных из Серагоз, и смерть стояла вместе с нами в цепи, на каждой улице, у каждого дома взмахивая косой. Вернулась, бабушка! Здравствуй, родная, соскучились по тебе, давно не приходила… Потом мы жали на отступающие батальоны, а они сопротивлялись всерьез, в их планы не входило сдавать позицию за позицией. Они не могли зацепиться, но и мы не могли прикончить их, добить, хотя и отбрасывали все дальше, дальше, дальше…

Где-то там, в таврийской степи, Саша Перцев, лучший из нас, получил пулю в живот.

Так мы добрались до Каховского плацдарма красных. Их наступление было сорвано. Однако наши полки впору было снимать с фронта и отправлять на переформирование. Из трех человек в строю оставался дай бог один. Второй валялся в госпитале, а фамилию третьего вырезали на деревянном кресте. У артиллеристов почти не осталось снарядов. От изнурения стрелки спали на ходу. Мы просто утратили способность быстро двигаться. Если бы какой-нибудь деревенский мальчишка лет двенадцати захотел бы со мной подраться, то наверняка бы сшиб с ног одним ударом кулака.

15 августа нам зачитали перед строем приказ о наступлении. Помню отдельные фразы оттуда: «Корниловцы… положение серьезное… от вас зависит… превозмогите усталость… покажите еще раз…» На протяжении пяти суток мы «превозмогали» и сумели «показать еще раз…» После этого от маленького отряда полуживых ударников толку было не больше, чем от общины престарелых монахинь.

20-го, после команды «стой!» нам дали свалиться наземь, кто где стоял, и позволили уснуть. Это было около полуночи. Через три часа призрачные, потрепанные полки вновь были подняты на ноги. Нас повели прямиком к оборонительному рубежу «товарищей». Впереди – деревня Любимовка, а за ней и сама Каховка.