Доброволец. На Великой войне

Благодарю. Тысячекратно благодарю за преподанную разведывательную науку. Без подготовки, пусть и короткой, слиться с местностью мне было бы трудно, а так сугроб себе и сугроб, белый, холодный и безобидный.

Так, наверное, думал и пьяный немецкий солдат, копошившийся впереди. Откуда он тут взялся, не столь важно, а вот шуму наделал много. Шатаясь из стороны в сторону, он пустил в небо сигнальную ракету, задрал кверху голову, наблюдая за вспышкой, гнусаво рассмеялся, а после начал петь песенку, перелезая через проволоку. Зацепился, одежда стала рваться, песня сменилась руганью, что-то звякнуло и упало на снег, снова ругань…

В общем-то, этот ночной гуляка всем своим видом буквально просился в плен, куда и угодил. Взяли мы его быстро и без лишнего шума, чтобы затем вернуться с добычей к своим окопам с такой скоростью, что позавидовал бы и заяц-беляк.

Дальше начался форменный цирк. Взъерошенный и помятый немец стоит навытяжку, понимает, что он в плену, но еще не отрезвел. Зато хоть и со страшным акцентом, но лопочет по-русски и готов ответить на любой вопрос. А вопросы у Орлова имелись, и даже очень:

– Как же ты мог так напиться?

– Прюссикий сольдат ньйикогда нэ бывайт пьянь.

– Понятно… А как в окопах у себя зимуете?..

Немец опять затараторил и рассказал, что живут они в убежищах, забитых солдатами до отказа.

– Ну, должно быть, и едят вас там клопы, – решил съязвить Морозов.

– Не станешь же ты утверждать, что у вас их нет? – с запальчивостью и без малейшего акцента выпалил вдруг в ответ немец[18].

Под общий смех всей команды и пленного бестолковый допрос пришлось прервать до утра. А пока нам всем поступил приказ идти мыться в бане. Беспокойная ночь накануне Рождества продолжалась.

Глава 9

На околице войны —
В глубине Германии —
Баня! Что там Сандуны
С остальными банями!..[19]

Я и в самом деле чувствую себя сейчас как Василий Теркин, очищающий водой и паром тело и душу от военных тягот. Впервые попал в нашу здешнюю баню, сделанную умельцем Акимкиным. Ну и чудо же это, скажу я вам. В качестве освещения керосиновый фонарь «летучая мышь», и потому все убранство могу рассмотреть как следует. В уютной комнате (бывшей столовой) пристроен к камину очаг для согревания воды в большом котле, в углу стоит каменка из булыжников с железным ковшом. Вместо кутника тут приспособлен опрокинутый ясеневый буфет, на котором можно даже лежать. Вот такая она, русская банька на немецкой земле…

Ух ты! Есть даже березовые веники! Ну теперь попарюсь!

– Мишка, поддай! – басит Гойда, и я охотно беру ковш, чтобы в очередной раз, плеснув на камни кипяток, выпустить порцию пара. Вместе с остальными счастливцами остервенело машу веником, охаживая себя по спине и бокам. Удивительно устроен наш организм. Нет ни усталости, ни малейшего желания спать, а есть только кипучая энергия, переполняющая тело. Как же все-таки мало человеку нужно для счастья…

После мытья сам собой в предбаннике завязался разговор:

– Ну что, Мишка, страшно сегодня было в первый раз к немчуре лазить? – спросил Гойда.

– А то. – Я делаю испуганные глаза. – Темно кругом, не видно никого, а тут еще и этот пьяный мычит и бормочет, словно упырь какой.

– Ты что ж, упырей боишься? – насмешливо продолжал наш фельдфебель. – Как бы в потемках не примерещилось чего?

– Впотьмах – и блоха страх, – важным тоном мудреца изрек Морозов, чтобы тут же снова замолчать.

– Ну, хватит уже про страхи всякие болтать, когда праздник святой, – отрезал Гойда. – Лучше о нем думать надо и о победе.

– Скоро ли она? – с грустью произнес Голенищев.

– Спроси, что полегче… – Морозов мечтательно вздохнул: – Мишка, а Мишка, может, ты знаешь?

– Знаю, – ляпнул я, особо не думая после банного блаженства о том, что опять способен наговорить лишнего. Нужно срочно подтянуть самодисциплину, Михаил Иванович, а то однажды получится крупный прокол и вас рассекретят…

Обошлось. Выболтал немного, все больше рассуждал и намекал о предстоящих трудностях на фронте, но говорил так увлеченно, что меня не перебивали. Лишь под конец я немного сбавил темп и притих, самому стало тоскливо от ощущения скорого и не слишком-то радостного будущего. Голенищев решил разрядить обстановку:

– Уж больно ты, Мишка, умом ворочаешь. Будешь вот так умом раскидывать, душа обомлеет. Такое представится, что самому себе чужой станешь. Ты свое примечай, а с судьбой не спорься. Лбом стены не пробьешь… И крови-то не давай схолодиться. Война дух веселый любит. А на все стонать да вздыхать – силы не станет…