Доброволец. Запах грядущей войны

Вспоминал Путятин многое, но под конец, видимо, начав выдыхаться, принялся хвалить Англию, что не удивительно – наш адмирал был женат на английской мисс[46].

Это он напрасно хвалит. Не всем Англия нравится. В том числе и Ухтомскому. Тот снова нарушил перемирие с Путятиным и теперь ушел к себе, пригласив туда же «верных друзей», в число коих давно уже записан и я.

* * *

Из кают-компании «тайное общество» в лице Лермонтова, Гончарова, Ухтомского, Гулькевича и Посадского перебралось в каюту капитана. Там практически каждую ночь проходили «заседания». А вот и сама каюта. Большая, просторная, роскошно отделанная щитками из карельской березы. Убранство я тоже давно уже запомнил: клеенка во весь пол, большой диван, круглый стол, несколько кресел и стульев, ящик, где хранятся карты, ящики с хронометрами и денежный железный сундук. Все прочно, солидно, устойчиво и может выдерживать качку. По обе стороны переборок видны двери, которые вели в маленькие «подсобные помещения» – спальню и «ванную».

Едва «тайное общество» собралось, как немедленно вспыхнули разговоры о коварных, столь уважаемых Путятиным англичанах. Ну, сейчас Ухтомский волю даст эмоциям:

– …Морские силы Англии укрепил Кромвель, когда навигационным актом обеспечил морским торговцам преимущество перед иностранцами. Вот и расползлись эти морские торговцы по всем щелям, присваивая то, что плохо лежит…

– Дело не в наследии Кромвеля, а в нас, – возразил ему Посадский. – Мы слишком доверчивы и благодушны, а англичане живут, уверенные в своем превосходстве и праве утверждать свой флаг всюду, где плещется соленая водица… Эти хитрецы хотят играть, но так, чтобы мы были фигурами в их игре. Под Наварином помогать нам не спешили, как и их дружки французы. Пусть, дескать, русские сделают всю грязную работу, а мы на лаврах победителей Турции будем почивать. Но стоило нам впоследствии сразиться с турками самим и взять Мидию, как моментально прежние союзнички наши всполошились. Конечно, когда до Константинополя русскому штыку прямая дорога пролегла…[47]

– Американцы не лучше англичан. Два сапога пара. Говорят, молятся, едят одинаково и столь же одинаково ненавидят друг друга, сталкиваясь в отчаянной борьбе за то, кто больше возьмет и кто больше обманет.

– Англичане все же хуже, – добавил Гулькевич. – Ведь Англия подобна шакалу.

– Шакалу? – спросил Гончаров.

– Именно шакалу. Наглому, надменному, бессовестному шакалу. И уж если этот шакал вцепится своими клыками в какую-нибудь овцу, то участь ее незавидна. Клыки начинают терзать несчастную жертву. Возьмем тот же Китай. Вы бывали в Шанхае?

– Нет.

– А вот я бывал и увиденное там запомнил хорошо. Шанхайские англичане считают китайцев за собак, которых можно бить и даже убивать безотчетно. Граждане свободного государства в этом отношении хуже наших помещиков.

Вы спросите, почему же так? Почему китайцы не восстанут против этого гнета? Всему виной дурман под названием «опиум», опутавший страну и ее народ крепчайшими сетями. За опиум китайцы отдают ВСЕ: свой чай, шелк, металлы, лекарственные и красильные вещества, пот, кровь, энергию, ум, жизнь. Все это хладнокровно берется британской властью и немедля обращается в деньги. Торг опиумом запрещен, даже проклят китайским правительством, но проклятья без силы ничто. Английское же правительство оправдывается тем, что оно не властно запрещать сеять мак в Индии, а присматривать за неводворением опиума в Китай должны сами китайцы.

– Неужели совсем ничего нельзя поделать? – поинтересовался Лермонтов и тут же услышал детальное объяснение от Гулькевича. И речь зашла об уже отгремевшей десять лет назад Первой опиумной войне[48]. Интересно послушать о ней. С одной стороны, огромный закрытый коварный многомиллионный азиатский Китай, похожий на кун-фу панду, готовую в любое мгновение с диким криком «фуя!» махнуть в прыжке тяжелой лапой. С другой – небольшая европейская цивилизованная циничная Англия, уверенно орудующая шпагой, при необходимости смазанной ядом. Но ее жителей (как и остальных европейцев) китайцы считали варварами, закрывая перед ними все, что можно закрыть. Даже торговлю. Торговать «варварам» можно только через уполномоченные пекинским правительством фирмы, да и то лишь в портах Гуандуна. В города «варварам» вход запрещен, а значит, и на прямом доступе к китайским рынкам можно смело ставить крест. На китайской территории монополия только у местных фирм. За прочими «пришлыми» строгая слежка с сохранением положительного баланса при любых торговых операциях. Словом, не торговля, а одни сплошные убытки.

«– God dammit![49] Так нельзя!» – негодовали жадные британские коммерсанты.

«– Еще как можно, однако!» – отвечали не менее жадные китайские чинуши-бюрократы. – И язык наш великий учить не смейте! И в городах наших селиться вам ни-и-з-я-я. Живите на кораблях, Янь-Ло[50] вам всем в дышло!.. И дурман ваш опиумный нам не надо! Убирайте его из нашего портового Гуанчжоу, а то склады окружим, наркоту конфискуем и в море смоем!..»