Доброволицы

Генерал Хвостиков следил за разгрузкой пароходов и спрашивал каждый раз, когда что-то выгружали: «Чьи вещи?» Ему отвечали чьи. Подошла очередь 26-го Полевого запасного госпиталя. Хвостиков закричал, увидя госпитальные кровати:

— Чьи вещи?

— 26-го Полевого запасного госпиталя, — ответили санитары госпиталя, участвуя в разгрузке парохода.

— В море, — свирепо закричал Хвостиков, и кровать полетела в море.

Такая участь постигла еще несколько кроватей. Санитары госпиталя, видя такое отношение к госпитальному имуществу, старались выгружать другие вещи, а в это время Суботин поспешил к старшему врачу сообщить о случившемся. Доктор Мокиевский приказал санитарам прекратить выгрузку госпитальных вещей, а сам, больной, в сопровождении своего вестового и доктора Случевского пошел в Санитарное управление, которое еще находилось в Феодосии. Начальником оказался однокашник доктора Мокиевского по Военно-медицинской академии, доктор Лукашевич. Мокиевский объяснил, что случилось, и просил сохранить госпиталь, прекрасно оборудованный и столь нужный. Лукашевич дал предписание не трогать имущество госпиталя, и на некоторое время как будто дело уладилось. К тому же Лукашевич прибавил к госпиталю медицинского персонала. Так как Хвостиков занимал какое-то место в Санитарном управлении, он чинил всякие препятствия госпиталю, если не сказать — подлости, без ведома начальника санитарной части.

Доктор Мокиевский окончательно разболелся, и его положили в местный госпиталь. Что это был за госпиталь, одному Богу было известно да тем, кто там лежал еще в сознании. Больные были без ухода, медицинский персонал отсутствовал — только один раз в день я видела доктора, делавшего обход больным, но что он мог сделать, если у него не было помощников?

Возле доктора Мокиевского дежурили сестры нашего госпиталя по очереди, а попутно помогали и остальным больным, которых было очень много. Левушка уже бредил — звал своего вестового и торопил его поскорей приготовить лошадь… «Для сестры Зины, надо спасти сестру, скорей! Красные близко!» — бормотал он и при этом сильно волновался. В это время возле него дежурили я и Бабушка. Пытались его уговаривать, я старалась, чтобы он обратил внимание на мой голос, но наши усилия ни к чему не приводили, он вырывался из рук. Бабушка была крупная и сильная женщина, но не могла с ним справиться. Ему делали уколы для стабилизации сердечной деятельности. Доктор, делая обход, прописал ему для поддержки сердца шампанское. Вава и я пошли в город искать.

Трудно было достать хорошего вина, потому что все лучшее было припрятано, а власти запретили продавать алкогольные напитки военным. Но мы, понадеясь на волю Божию, пошли в винную лавку. Молодой приказчик уверял нас, что у них нет шампанского. Я просила его найти — для очень тяжело больного, для поддержки сердца, может быть, он нам в этом поможет? Вавочка присоединилась ко мне. Он посмотрел на нас, видно, поверил, и ему нас стало жалко — еще не вывелись в то время хорошие люди, — полез под прилавок и вытащил оттуда бутылку «Абрау-Дюрсо». Посмотрев вокруг, не видит ли кто, он завернул ее и дал нам, попросив не выдать его и никому не говорить, кто нам дал, — так как им строго запрещалось продавать это вино.

Мы с Вавочкой вернулись в госпиталь и по рюмочке давали вино Левушке и другим больным, которые нуждались в этом по предписанию доктора.

Наш 26-й Полевой запасный госпиталь приказали открыть в палатках на берегу моря, вблизи расположенных там вилл российских богачей. Прикомандировали к госпиталю мобилизованных врачей и сестер, аптекаря и священника. К старому персоналу прибавились: доктор Толчинский Мейер Цудьевич (с женой Ревеккой Яковлевной, тоже врачом, но в госпитале она не работала); вторая женщина-врач, еврейка (забыла ее имя и фамилию; помню только, что у нее было очень слабое зрение и она носила очень сильные очки. Все ее жалели, так как видно было, что ей трудно работать. Ее вскоре освободили — доктор Мокиевский хлопотал об этом); доктор Коновалов — одинокий, молодой и еще кто-то, кого я не запомнила; фармацевт Симоновский и его служитель, пан Штенсель; священник отец Федор.

Сестры милосердия также были мобилизованые: Макурина — курсистка медицинского факультета из Симферополя; Скоркина — сестра милосердия; Женичка — сестра милосердия, фамилию забыла, которая вскоре умерла от тифа. Помню еще одну сестру, потому что ее прозвали Божия Коровка, но имени не помню. И еще несколько сестер, имена которых не запомнила.

Доктор Мокиевский проболел долго, так как получилось осложнение — воспаление легких. Здесь уже все приуныли, положение его было критическое, но здоровья он был крепкого и выдержал. А в это время и я заболела сыпным тифом.